Записки шлиссельбуржца. 1887 - 1905

"Записки шлиссельбуржца" М.В.Новорусского заключают главный образом его воспоминания, печатавшиеся в журналах "Былое" и "Минувшие годы" в 1906—1907 гг. Но к ним добавлены еще две главы, из коих одна ("Статистические итоги") нигде не печаталась, а другая ("Исключительный эпизод") печаталась особо в "Современном мире".

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,3

3 оценки

5
33%
4
67%
3
0%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 3Хотят прочитать 7

Рецензии

Аноним10 июля 2022 г.
Узник царского режима
Здесь порывы твои заглохнут. Здесь потухнет пламя, согревавшее тебя. Здесь думы твои будут долго и безнадёжно биться, подобно птице в клетке, и, после многократных попыток найти какой-нибудь выход, преждевременно угаснут. Здесь частой гостьей твоей будет апатия и равнодушие. Здесь не раз тоска сожмёт тебе сердце своими острыми когтями, и чувство пустоты, бессмысленности и полной никчёмности твоего прозябания будет преобладающим у тебя чувством.
Это воспоминания «народовольца», участвовавшего в покушении на Александра III вместе со старшим братом Ленина и другими. Александр Ульянов, а также все, принимающие неспоредственное участие в теракте, были повешены, Новорусский же был посажен в Шлиссельбург как имеющий отношение к этому делу, за «помощь».
Посещающие голову мысли от чтения этих мемуаров и мемуаров В.Н. Фигнер – если узники советских лагерей вынуждены были трудиться в суровых условиях, то царская тюрьма, наоборот, морила безысходностью, бездействием, отсутствием всякой пищи для ума. Как долго заключённый сможет изо дня в день смотреть на облупленную стену, сидя в полумраке, под пристальным надзором жандармов?
Хочется заметить, что даже не смотря на скромную оценку самим Автором его мемуаров, не смотря на долгое сидение в тюрьме без возможности нормального общения, язык его прекрасен, а воспоминания живы. Безусловно, Михаил Новорусский обладает литературным талантом.
Итак, перед нами во главе «За что я попал в Шлиссельбург» предстаёт молодой, смешливый юноша, который ввязываясь в революционный кружок, кажется, ещё не совсем отдавал себе отчёта, насколько дело может принять серьёзный оборот. Не был Новорусский тем пламенным революционером, готовым пожертвовать жизнью и молодостью ради марксистских идей.

Как! Я – политический преступник, да ещё и важнейший?
Суд прошёл, но наш герой был помилован. Помилованию рад не был. Действительно, впереди долгие годы заключения. Вот как он описывает своё жилище на неопределённый срок:

Камера, где я очутился, была довольно просторная, шагов в 10 по диагонали, почти пустая и очень сумрачная.
В одном ее углу помещалась круглая железная печь, крашеная охрой, которая топилась с коридора. У одной стены стоял маленький деревянный столик, крытый буро-желтым лаком и прикрепленный к ней наглухо железными крючками. У противоположной стены помещалась железная кровать, вращавшаяся на шарнирах, вделанных в стену, и опиравшаяся на пол только двумя ножками. Благодаря такому устройству ее можно было поднимать и опускать, как любую крышку ящика. Поднявши ее вертикально (ребром), можно было защелкнуть за крюк, вделанный в стену нарочно для этого, и замкнуть в таком положении на замок. На кровати находился мочальный матрац, довольно новый, крытый черно-серым одеялом с синими полосами. Простыня и наволочки из тонкого холста. Наконец в углу неизбежный стульчак в виде опрокинутого конуса и возле него, на высоте стола, железная эмалированная раковина, а над нею медный кран водопровода.
Единственным занятием было хождение из угла в угол, нельзя ни петь, ни говорить. Каждые две минуты в камеру заглядывал жандарм через специальное окошечко, каждый угол был на виду. Родственники заключённого оставались в неведении о его судьбе, переписка воспрещалась.
Новорусский ярко описывает тягостные ощущения от прогулок, о неумирающей надежде на освобождение (за стенами крепости жила страна, в которой росли революционные настроения), о том, как приходилось буквально выстрадать встречу с другими заключёнными, чтобы насытиться общением.
Впрочем, воспоминания не сплошь пропитаны отчаянием, здесь много забавных и даже весёлых моментов. Новорусский описывает как они переговаривались стуком с другими товарищами-заключёнными – метод, как говорят, придумал ещё декабрист Бестужев. До «телефонии» по ватерклозету они не сразу додумались, но тюремные надзиратели не поленились и реорганизовали канализацию так, чтобы воду нельзя было вычерпать и переговоры стали невозможными.
Со временем заключённые смогли получить работу (кто бы мог подумать, что работа может быть наградой). Новорусский начал с башмачного дела, но, описывает устройство своей мастерской так, будто бы от него изначально ждали провала и чтобы нарочно ничего из этого не вышло.
Не смотря на кажущиеся привилегии в виде огорода и книг, многие его товарищи из соседних камер не дожили до освобождения. В конце приводится статистическая таблица, где пестрят записи «покончил с собой», «казнён», «сошёл с ума».
Но, всё-таки, Автор заканчивает воспоминания на оптимистичной ноте, говоря о том, что и в продолжительном одиночестве «вырабатывается пытливость ума, прозорливость и проницательность». Не смотря на то, что речь здесь о суровом испытании, выпавшем на долю молодого человека, здесь нет отчаяния, нет злости и мерзких высказываний, свойственных мемуаристам, пишущим о советских лагерях. Здесь нет хуления страны, или власти. Видно, что Автор чист душой, не поддался на соблазн проклясть всё вокруг и то, за что он боролся. Книгу можно назвать жизнеутверждающей. Хоть после мемуаров Веры Фигнер, здесь я нашла мало нового, я всё же рада, что прочла воспоминания Новорусского.
Читать далее
48
636