Книжная полка гуманиста и скептициста
EugeneSprytny
- 107 книг

Ваша оценка
Ваша оценка
Вацлав Гавел в «Силе бессильных» ставит очень точный диагноз системе, в которой сам жил и против которой выступал. Он не романтизирует ни протест, ни власть. Он разбирает устройство посттоталитарного режима — не как классической диктатуры, а как модели, где насилие заменено симуляцией, а давление осуществляется через системную ложь, в которую вовлечены все.
С самого начала он проводит ключевое различие: обычная тирания управляет страхом и прямой репрессией, посттоталитарная система — через автоматизм, ритуалы, внешнюю лояльность. Это уже не ГУЛАГ и не сталинский террор, это контролируемая стагнация. Люди живут по правилам, которые сами же и обслуживают: вывешивают лозунги, пишут отчёты, участвуют в формальных мероприятиях. И все делают вид, что так и должно быть. Это и есть то, что он называет «жизнью во лжи».
На этом фоне фигура диссидента не как фронтального борца, а скорее как некий сбой в системе. Человек, который просто отказывается делать вид. Не подписывает, не участвует, не молчит, когда от него ждут молчания. И этого оказывается достаточно, чтобы запустить репрессивную реакцию. Система боится не масштабных заговоров, а даже минимального отказа от участия. Потому что всё держится на имитации. И один «живущий в правде» является угрозой целому политическому механизму.
Гавел детально исследовал феномен Хартии-77 и ее последствий на общественную жизнь. Он показывает, как вокруг простого текста может начаться мобилизация. Как страх перерастает в солидарность. И как даже в условиях полной асимметрии, когда у власти вся вертикаль, а у оппозиции ничего, кроме репутации, может возникать давление снизу, реальное, не симулированное.
Его идея «силы бессильных» в том, что система, которая опирается на повсеместную ложь, сама по себе крайне уязвима. Достаточно нескольких трещин, чтобы пошла реакция. Но он не наивен. Он понимает, что за «жизнь в правде» придётся платить — отсюда и репрессии, отсюда и судьбы сломанных людей. Но альтернатива предлагает только вечное участие в спектакле.
Это памфлет не о свободе в общем, а о тех конкретных условиях, где выбор стоит не между революцией и стабильностью, а между самообманом и риском. И написано это не для того, чтобы вдохновлять, а чтобы напоминать: даже в самой плотной системе всегда есть уязвимость. И начинается она с отказа участвовать.

Чем меньше какая-то политическая доктрина исходит из конкретного человеческого «здесь и сейчас» и чем более она направлена на какие-то абстрактные «там» и «когда-нибудь», тем легче она превращается в новый вариант человеческого порабощения. Люди, живущие в посттоталитарной системе, слишком хорошо знают, что не столь важно, находится ли у власти одна партия или несколько партий и как они называются, сколь просто то, можно или нельзя жить по-человечески.

Сильно упрощая, можно было бы сказать, что посттоталитарная система — это результат «исторической» встречи диктатуры с обществом потребления: разве эта массовая адаптация к «жизни во лжи» и столь широкое распространение в обществе «самототалитаризма» не находятся в тесной связи с повсеместно распространенным нежеланием человека-по- требителя пожертвовать чем-либо из своих материальных ценностей во имя собственной духовной и нравственной целостности? С его готовностью поступиться «высшими идеалами» ради дешевых соблазнов современной цивилизации? С его незащищенностью перед эпидемией стадной беззаботности?

Образно говоря, без лозунга зеленщика не было бы лозунга служащей и наоборот: каждый другому что-то предлагает для подражания и каждый от другого это предложение принимает. Их взаимное равнодушие к своим лозунгам обманчиво, ибо на самом деле один своим лозунгом принуждает другого принимать данную игру, утверждая тем самым данную власть, иными словами, они помогают удерживать друг друга в послушании. Оба они являются объектом подчинения, но в то же время и его субъектом; они являются жертвами системы и ее инструментом.















