Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев

Что побуждает хороших людей творить зло? Опираясь на исторические примеры и собственные исследования, автор знаменитого Стэнфордского тюремного эксперимента показывает, как ситуационные процессы и групповые взаимодействия людей соединяются в одну страшную силу, способную превратить приличных мужчин и женщин в монстров. Проясняя причины, вызывающие эти опасные метаморфозы, и предлагая способы противостояния, Зимбардо рисует явление во всем его многообразии, начиная от должностных преступлений, же...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,0

1,4K оценок

5
39%
4
40%
3
15%
2
3%
1
2%

Ваша оценка

Прочитали 1617Хотят прочитать 6164

Рецензии

Аноним23 августа 2023 г.
Напоминаю, что все высказанное в данной рецензии, как обычно, лишь мои личные (а потому, возможно, субъективные) впечатления от прочитанного. На истину в последней инстанции не претендую и к автору отношусь с должным на то уважением.
Вообще говоря, с научным творчеством Филипа Зимбардо познакомилась впервые году в 2014-м. Это была книжечка со скромным (во всех смыслах) заглавием - Филип Зимбардо - Застенчивость. Что это такое и как с ней справляться . Читается она действительно увлекательно, имеются в ней и практические рекомендации по укрощению неприятного для многих психологического недуга, но... другая книга на эту же самую тему - Лейл Лаундес - Прощай, застенчивость! 85 способов преодолеть робость и приобрести уверенность в себе - мне понравилась куда больше и показалась (и оказалась по итогу), к слову, более полезной (поэтому ее и рекомендую, если вдруг вас, как и меня, волнует та же тема). После прочтения в авторе я, впрочем, не разочаровалась. Напротив, еще больше загорелась желанием прочесть и другие его работы, в частности "Эффект Люцифера". Желание, как водится, растянулось у меня на добрый десяток лет, и вот наконец-то я открыла книгу...
...и разочарование накрыло меня с головой. До прочтения данной работы я, как, наверное, и многие из вас была уже в курсе, что это такое - Стэнфордский тюремный эксперимент. О нем не упоминает, кажется, только ленивый. Многие психологические книги содержат ссылки на данное исследование, описывая его суть для непосвященных. И потому я не видела особого смысла в его настолько подробном и детальном изложении, буквально по дням и часам, для читателей. Признаюсь, читать это задокументированное научное исследование мне было временами скучновато: вообще предпочитаю по жизни более популярный нон-фикшн.
Еще больше раздражения вызывала у меня все время позиция организатора эксперимента, выражавшаяся словами: "Я не буду вмешиваться". Данная цитата (а это действительно его дословное утверждение, а не моя выдумка) наглядно описывает все отношение Зимбардо к организованному им "мероприятию". Он не вмешивался, когда эксперимент вышел из-под контроля. Вопреки заранее прописанному и донесенному до студентов, играющих роли охранников, регламенту, насилие по отношению к тем студентам, что играли роли заключенных, все же открылось: и физическое, и психологическое. Всю первую треть книги мне было очень тяжело читать про массовые унижения людей. Они не были преступниками. Они не заслужили ни капли из того, что им все-таки пришлось вынести в стенах этой мнимой тюрьмы. Да, возможно, я чересчур чувствительный человек и нет у меня того хладнокровия, необходимого для настоящего ученого. Да, это вопрос моего восприятия. Субъективного и, вероятно, непоследовательного. Но... отрадно было видеть, что так считала не только я. И на страницах книги все же появился человек, который прямо сказал мистеру Зимбардо о бесчеловечности и жестокости его эксперимента. Кто был этим человеком, говорить не буду: прочтете сами, если захотите. Книга того стоит.
И вот только после окончания этого леденящего кровь эксперимента, учиняемого на живых людях, мне наконец-то открылась подлинная прелесть книги. Автор наконец-то дает нам развернутые выводы и анализ произошедших в тюрьме событий. События постфактум читать было гораздо интереснее. Любопытно было ознакомиться с аналитикой - сконцентрированной сутью эксперимента, понять взаимосвязи и возможные предпосылки жутких событий, поразмышлять над тем, как всего этого ужаса можно было бы избежать и можно ли было избежать его в принципе?
Так, мне, например, запомнилась следующая информация из выводов, предоставленных нам Зимбардо:
- роли, которые мы вынуждены исполнять по жизни, влияют не только на наши эмоции, но и даже на само мышление;
один и тот же человек в условиях работы и вне ее - как 2 разных человека (милый парень вне стен тюрьмы и зверь, когда он работает охранником)
деиндивидуализация людей обычно ведет к неблагополучным последствиям (заключенные начинают отождествлять себя с номерами, а не с людьми), охранники, нисколько не стесняясь, признаются, что им нравится мучать людей. Они все отождествляют себя с ролью, навязанной им мистером Зимбардо.
к преступлениям зачастую ведет и уверенность в анонимности содеянного.
очень запомнилась и стойкость некоторых заключенных. Так, один из парней решил объявить голодовку, ведь это последнее, что они могут у него отнять - еда. А тут он опередил их - лишил ее себя сам. И они не могут его заставить.
несколько удивили попытки отделить действия от разума. То есть разумом люди понимают, что все это неправильно. Один заключенный понимает, что должен поддержать другого заключенного, но потом поддается стадному чувству и вместе со всеми над ним издевается, понимая, что это неправильно!
Повторюсь, все это читать было куда увлекательнее дотошно описанного нам эксперимента.
Вторая часть книги вновь подвергла испытанию мои нервы. Описание жестоких пыток в тюрьме Абу-Грейв, где содержались иракские заключенные, тоже не для чувствительных натур. И вновь - мои сомнения

по поводу целесообразности столь детального преподнесения жуткой информации и мои восхищения выводами и заключениями Зимбардо. На сей раз он приходит к выводам о том, что большую роль в творимом ужасе играет не только личность, но и Система, которая влияет на ситуацию да, собственно, и создает ту. А человек всегда действует в контексте ситуации, вот и получается, что виновата-то и Система. Не было должного обучения в той американской тюрьме, не было надзора со стороны вышестоящего руководства, не было ресурсов и должных условий для отдыха военных резервистов. Измучанные, уставшие охранники маялись от скуки, даже документируя свои злодеяния на фотопленку...
Спорность некоторых выводов Зимбардо не позволила мне в итоге выставить книге оценку повыше, чем "4". В ряде случаев не хватило ссылок на научные исследования. Жуткие картинки описанного сильно потрясли мое воображение. А читать было то скучно, то очень увлекательно. Противоречивая, яркая, местами захватывающая, местами - бесячая книга. При чтении, кстати, живо вставали кадры из просмотренного когда-то немецкого кинофильма "Эксперимент" (2000) - в дополнение к книге очень рекомендую. Саму же книгу Зимбардо рекомендую с осторожностью. В 2014-м, думаю, она бы понравилась мне еще меньше, она точно для более зрелого читателя.
Читать далее
201
2,4K
Аноним24 ноября 2023 г.
Влияние среды на личность
Главный урок Стэнфордского тюремного эксперимента очень прост: ситуация имеет значение. Социальные ситуации зачастую оказывают более мощное влияние на поведение и мышление отдельных людей, групп и даже лидеров нации, чем мы привыкли считать. Некоторые ситуации оказывают на нас столь сильное влияние, что мы начинаем вести себя так, как раньше и вообразить себе не могли.
После прочтения «Банальность зла» Ханны Арендт, захотелось узнать мнение психологов о том, насколько в действительности зло «банально», поэтому вспомнился известный Стэндфордский тюремный эксперимент и его руководитель – Филип Зимбардо с книгой "Эффект Люцифера"
Данное произведение вышло весьма познавательным, хотя поначалу я относилась к нему несколько настороженно, ведь встречала упоминания, что во многом эксперимент был постановочным актом и участники скорее играли роли, чем проявляли свои истинные наклонности. Но уже в предисловии ученый озвучивает эти критические замечания, отвечает своим оппонентам и приводит доводы в пользу того, почему результаты его исследования можно использовать применительно к реальным жизненным ситуациям. В своей работе он ссылается на примеры из истории ХХ века и более современные нам события, тут, конечно, не обошлось без упоминания Гитлера, Сталина, Пол Пота, Мао Цзедуна, Саддама Хусейна, жестокости японских солдат в Китае в 1937, американцев во Вьетнаме, но подробно писатель останавливается лишь событиях в Руанде, пытках в Бразилии и на издевательствах солдат США над заключёнными в Ираке. Причем именно последней темой автор занимался вплотную, изучал различные материалы, так как был приглашен в качестве эксперта защиты одного из обвиняемых – охранника в тюрьме Абу-Грейб.
Данную книгу можно разделить на 3 условные части: в первой подробно рассказывается об эксперименте 1971 года, когда группу добровольцев поместили в условия максимально приближенные к тюремным, где части молодых людей по жребию выпало изображать охранников, а другая часть стала заключёнными, которые провели в неволе 6 дней (или менее, так как не все смогли выдержать эти 6 дней и были применены «досрочные освобождения» и замены). Ко второй можно отнести все, что касается ситуации в американских тюрьмах, рассказ автора о действиях ЦРУ, различных военных чинов и политиков США. Третья часть включает в себя иные исследования и общие выводы об изменении поведения людей под влиянием ситуационных факторов, анализ того, какие люди более восприимчивы к влиянию среды, к давлению общества или близкой им группы, а так же о том, как сопротивляться подобному, если отгружающие люди совершают то, что неприемлемо с точки зрения твоих личных моральных установок.

Традиционные представления (распространенные среди тех, кто принадлежит к культуре, придающей особое значение индивидуализму) побуждают искать мотивы патологии или героизма внутри личности. Современная психиатрия ориентирована на диспозицию — как и современная клиническая психология, психология личности и психодиагностика. На этой концепции основаны практически все институты нашего общества — в том числе юридические, медицинские и религиозные. Они считают, что вину, болезнь и грех нужно искать внутри виновного, больного и грешника. Поиск причин начинается с вопроса «кто?». Кто несет ответственность? Кто это сделал? Кто виноват? Кто должен получить по заслугам?
А социальные психологи (такие как я), пытаясь понять причины необычного поведения, склонны избегать поспешных выводов о диспоцизии или предрасположенности. Они предпочитают начинать с вопроса «что?». Что за условия могут привести к тем или иным реакциям? Что за обстоятельства привели к данному поведению? Как воспринимали ситуацию ее участники? Социальные психологи спрашивают: в какой степени действия человека определяются внешними факторами, ситуационными переменными и процессами, уникальными для данной ситуации?
Обычно мы прячемся за эгоцентричными и иллюзорными представлениями о том, что мы не такие, как все. Этот психологический щит позволяет нам верить, что по любому тесту, оценивающему добродетельность, наши показатели будут выше средних. Слишком часто сквозь толстую оболочку личной неуязвимости мы глядим вверх, на звезды, забывая при этом смотреть вниз, на скользкую дорогу под ногами. Такие эгоцентричные предубеждения чаще можно обнаружить в культурах, делающих акцент на личной независимости, например в странах Европы и в США, и реже в культурах, ориентированных на коллективное, например в Азии, Африке и на Среднем Востоке.
Нам приятна мысль о том, что хороших людей от плохих отделяет непреодолимая пропасть. Как минимум по двум причинам. Во-первых, эта мысль порождает бинарную логику, согласно которой Зло можно рассматривать как отдельную сущность. Обычно мы воспринимаем Зло как некое качество, с рождения свойственное одним людям и не свойственное другим. Из плохих семян в конце концов вырастают плохие деревья. Такова уж их судьба. Мы считаем примерами подобных злодеев Гитлера, Сталина, Пол Пота, Иди Амина, Саддама Хусейна и других тиранов нашего времени, совершавших массовые убийства. Мы также считаем злодеями, хоть и не такими ужасными, наркоторговцев, насильников, торговцев людьми на рынке сексуальных услуг, мошенников, тех, кто обирает пожилых людей и запугивает наших детей.
Кроме того, дихотомия «добро — зло» снимает с «хороших людей» ответственность. Они могут позволить себе даже не задумываться о том, что тоже могут способствовать созданию или существованию условий, которые приводят к правонарушениям, преступлениям, вандализму, унижениям, запугиванию, изнасилованиям, пыткам, террору и насилию. «Так устроен мир, и его не изменить, по крайней мере, мне это не под силу».
Альтернативная точка зрения рассматривает зло как процесс. Она утверждает, что на злодеяния способен каждый из нас, для этого нужны лишь подходящие обстоятельства. В любой момент человек может проявить те или иные качества (скажем, интеллект, гордость, честность или порочность). Наш характер может меняться, сдвигаться к «хорошему» или к «плохому» полюсу человеческой природы.
Каждая часть по-своему интересна, хотя столь подробное описание эксперимента может несколько утомить. Зимбардо моментами чуть ли не поминутно воспроизводит происходящее: как арестовывали будущих заключённых, как договорились с полицией, чтобы происходящее выглядело максимально реалистично, как разделили заключённых по трем камерам и как вели себя все «подопытные». Фил Зимбардо признает, что изначально интерес вызывало самоощущение заключённых, но потом именно трансформация хороших парней без психологических отклонений (из среднего класса, с высоким IQ) в садистов, которые получали удовольствие от почти безграничной власти, вышло на первый план.

Вначале нас интересовало не столько поведение охранников, сколько то, как мнимые заключенные адаптируются к новому для них приниженному и бесправному положению. В то лето я был увлечен психологией тюремного заключения, прочел в Стэнфорде курс, посвященный этой теме, и был на стороне заключенных. Карло Прескотт поразил нас яркими рассказами о злоупотреблениях и зверствах охранников в настоящих тюрьмах. От других бывших заключенных мы услышали множество невыдуманных историй о том, как одни заключенные подвергают сексуальному насилию других, о войнах между тюремными бандами. Поэтому Крейг, Кертис и я в глубине души сочувствовали заключенным и надеялись, что они начнут сопротивляться давлению охранников, что им удастся сохранить чувство собственного достоинства, несмотря на низкий статус, с которым они будут вынуждены смириться. Я представлял себя в роли мудрого и непокорного заключенного, героя Пола Ньюмена из фильма «Хладнокровный Люк». Я просто не мог представить себя в роли его тюремщика.
Мы были рады тому, что заключенные сразу начали бунтовать и протестовать против грязной работы, которую им поручали охранники, против произвольной принудиловки правил и изнурительных перекличек. Их ожидания относительно того, чем они будут заниматься во время «исследования тюремной жизни», о котором говорилось в нашем газетном объявлении, не оправдались. Заключенные думали, что несколько часов в день будут заняты какой-нибудь несложной рутинной работой, а в остальное время смогут читать, отдыхать, играть в какие-нибудь игры и общаться с новыми людьми.Именно это мы и планировали сначала — до того, как заключенные начали бунтовать, а охранники взяли ситуацию под контроль. Мы даже собирались показывать заключенным кино по вечерам.
До чтения этой книги, я представляла себе участников в некоем черно-белом свете, т.е. заключенные казались мне безвинно пострадавшими, так что было удивительно прочесть, что они отнюдь не спешили подчиняться охранникам, что вызывало ожесточение у последних. Более того, ученый рассказывает, что в те года в США были очень сильны протестные движения, в почете у молодежи были революционеры, поэтому студенты были заранее настроены на борьбу с охранниками, на мятежи и саботажи, хотели проверить свой характер и силу воли.

Почти все охранники сказали, что мятеж узников во второй день стал ключевым моментом в их отношении с заключенными, которые внезапно оказались «опасными» и которых нужно было «призвать к порядку». Они также были возмущены нападками и ругательствами, полученными от некоторых заключенных во время бунта. Они считали это унизительным, и это пробудило в них естественную жажду мести.
Заключенный № 8612 тут же пытается уговорить остальных устроить сидячую забастовку — протест против «недопустимых» тюремных условий, — но все проголодались, устали и не настроены на активные действия. Заключенный № 8612 — это наш дерзкий Дуг Карлсон, анархист, который пререкался с полицейскими во время ареста.
Заключенные возвращаются в камеры. Им приказывают сохранять тишину, но заключенные № 819 и 8612 не слушаются, громко разговаривают и смеются.
В конце смены, покидая двор, Хеллман кричит заключенным:
«Эй, господа, вам понравилась перекличка?»
«Нет, сэр!»
«Кто это сказал?»
Заключенный № 8612 говорит, что это он. И добавляет, что родители научили его не лгать. Все три охранника мчатся во вторую камеру, хватают № 8612, при этом он поднимает вверх сжатый кулак, как делают диссиденты-радикалы, и кричит: «Вся власть народу!» Его тащат в карцер — ему выпала честь быть его первым обитателем.
Мятежник Дуг-8612 считает, что охранники просто играют роли, что их поведение — только шутка, но они «переигрывают». Он намерен продолжать попытки организовать заключенных, чтобы отвоевать себе хоть какую-то власть.
Другой непослушный заключенный, № 819, проявил характер в письме к членам семьи. Он просит их прийти к нему во время часов для посещений. И добавляет: «Всю власть угнетаемым братьям, победа неизбежна. Я не шучу, я здесь так счастлив, как только может быть счастлив заключенный!»
Чтобы во всей полноте оценить степень трансформаций характера наших студентов — заключенных и охранников мнимой тюрьмы — нужно представлять себе дух времени конца 1960–1970-х гг. Это было время отрицания авторитетов, лозунга «не доверяй никому, кто старше тридцати», протестов против «военного и промышленного истеблишмента», антивоенных митингов, борьбы за гражданские права и права женщин. Это было время, когда молодежь бунтовала против предрассудков и конформизма общества, которые так ограничивали их родителей в 1950-х гг.
Подъем молодежной культуры, с ее яростным и артистичным бунтом против несправедливости и подавления был направлен против безнравственной войны во Вьетнаме, число жертв которой росло с каждым днем, и против руководства страны, не желавшего признавать свои ошибки, прекратить бойню и уйти из Вьетнама после семи лет кровавой войны.
Почти все студенты-добровольцы в нашем исследовании были представителями этой бунтарской молодежной культуры, поощряющей личные эксперименты, отрицание авторитетов и нонконформизм. Поэтому мы ожидали, что они будут более стойкими к давлению среды, чем оказалось на самом деле, и будут сопротивляться созданной нами Системе. Мы никак не думали, что охранники окажутся такими властными — ведь никто из добровольцев не хотел быть охранником, когда ему предлагали выбрать роль самому. Даже «крутой парень», охранник Хеллман, хотел быть заключенным, так как, говорил он, «большинство людей ненавидят охранников».
Практически все наши студенты-добровольцы считали, что в будущем вполне могут стать настоящими заключенными; они поступали в колледж не для того, чтобы стать тюремными охранниками, и в один прекрасный день их могли арестовать за какие-нибудь мелкие нарушения. У тех, кому досталась роль охранников, не было никакого желания оскорблять других людей или упиваться своей властью, как это получилось в ходе эксперимента.

Поэтому очень странно показалось организаторам, что первый из участников уже на вторые сутки не смог продолжать эксперимент и оказался на грани нервного срыва.

В мой кабинет входит угрюмый, непокорный, разгневанный и смущенный молодой человек.
«В чем проблема, юноша?»
«Я больше не могу этого выносить, охранники меня изводят, они выбрали меня жертвой, меня все время сажают в карцер, и…»
«Ну, из того, что я видел, а я видел все, следует, что вы сами их провоцируете; вы самый непослушный и непокорный заключенный во всей тюрьме».
«Мне все равно, вы все нарушили договор, я не ожидал, что со мной будут так обращаться, вы…»
«Закрой рот, придурок! — яростно набрасывается на № 8612 Карло. — Чего ты не можешь выносить, а? Отжиманий от пола, прыжков, что охранники тебя обзывают и кричат на тебя? Это ты называешь „изводят“? Не перебивай меня! И ты орешь, что тебя на пару часов закрыли в этой кладовке? Я тебе кое-что объясню, милый мальчик. В Сан-Квентине ты не продержался бы и дня. Все почувствовали бы, как от тебя разит страхом и слабостью. Охранники били бы тебя по голове, а прежде чем запихнуть тебя в настоящий карцер, в холодную бетонную яму, в которой я сидел неделями без перерыва, они бросили бы тебя нам. Снаффи или какой-нибудь другой главарь банды купил бы тебя за две-три пачки сигарет, и твоя задница кровоточила бы целыми днями. Причем это было бы только начало на твоем пути вниз».
№ 8612 шокирован яростью Карло. Мне нужно как-то спасать положение: я чувствую, что Карло по-настоящему взбешен. Я вижу, что наша «тюрьма» оживила в его памяти годы мучений, от которых его отделяют всего несколько месяцев.
Отмечает психолог и свое «зло бездействия», то, как, погрузившись в выдуманную ситуацию, он настолько вжился в роль суперинтенданта, что его больше заботил возможный побег заключённых (опасаясь нападения «мятежников», Зимбардо хотел даже перенести эксперимент из подвала университета в настоящую тюрьму), чем моральное состояние подопытных и то, как поведение охранников становится все более издевательским и жестоким

Вскоре после того, как № 8612 вышел на свободу, один из охранников подслушал, как заключенные из второй камеры обсуждают план, в соответствии с которым Дуг должен был вернуться на следующий день вместе с группой сторонников, разгромить тюрьму и освободить заключенных. Мне этот слух казался совершенно неправдоподобным, пока на следующее утро один из охранников не доложил, что видел № 8612, крадущегося по коридору факультета психологии. Я приказал охранникам схватить его и вернуть в тюрьму, потому что он, видимо, вышел на свободу обманом: он вовсе не был больным, а просто обманул нас. Теперь я был уверен, что нужно быть готовым к нападению на нашу тюрьму. Как предотвратить возможное насилие? Что делать, чтобы тюрьма осталась целой и невредимой — ой, то есть чтобы эксперимент продолжался?
При этом автор рассказывает, что в начале эксперимента он тоже был на стороне заключённых против представителей власти, ведь он вырос в "гетто" – в бедном районе Нью-Йорка, южном Бронксе, и с детства привык видеть недругов в полицейских.

Во многом именно это «гетто» сформировало мои взгляды на жизнь и мои приоритеты. Жизнь в городском гетто требует постоянного приспособления к законам улицы. Всегда нужно знать, кто обладает властью, которую может использовать против вас или же вам на пользу, кого лучше избегать, а с кем нужно «дружить». Для этого надо уметь расшифровывать тонкие сигналы ситуации, указывающие на то, когда следует делать ставки, а когда надо воздержаться, как создавать взаимные обязательства и каким образом можно превратиться из середнячка в лидера.
В те времена, еще до того, как Бронкс пал жертвой героина и кокаина, это гетто было пристанищем бедных, и самым ценным, что было у здешних детей, лишенных игрушек, были другие дети, товарищи по играм. Одни из них стали преступниками или жертвами преступлений; другие, казавшиеся мне вполне хорошими, очень плохо кончили.
Для нас, детей, олицетворением власти Системы были большие и страшные дворники, прогонявшие нас со ступенек домов, и бессердечные домовладельцы, способные выселить семью, которая не могла вовремя заплатить арендную плату, — у всех на глазах они запросто выносили на улицу ее пожитки. Я до сих пор чувствую позор этих семей. Но нашими худшими врагами были полицейские, гонявшие нас, когда мы играли в «хоккей» посреди улицы (клюшкой была метла, а шайбой — резиновый мячик). Без всяких причин они отбирали у нас метлы и запрещали играть. В нашем районе не было детской площадки, у нас были только улицы, а розовый резиновый мячик не представлял никакой опасности для прохожих. Как-то раз мы спрятали метлы, увидев, что к нам приближаются полицейские. Они задержали меня и стали спрашивать, где метлы. Я отказался отвечать; один из полицейских сказал, что арестует меня, потащил к машине и сильно ударил головой о дверь. После этого я никогда уже особенно не доверял людям в форме.

Сравнивая поведение охранников своего эксперимента и фото издевательств над иракскими заключенными в Абу-Грейб, психолог замечает удивительно схожие моменты и рассуждает о том, были ли осужденные американские солдатами «ложкой дегтя» в «медовой» ситуации в армии или же сама система тюрем, военщины и борьбы с терроризмом «без перчаток» является этим самим дегтем, превращающим обычных людей в преступников.

Жестокие, незаконные или безнравственные поступки представителей силовых ведомств — полицейских, служащих исправительных учреждений и солдат — принято считать чем-то вроде «ложки дегтя в бочке меда». Считается, что такие поступки — редкое исключение из правил. Те, кто их совершал, находятся по одну сторону непроницаемой границы между добром и злом, а все остальные, «бочка меда» — по другую сторону. Но кто это определяет? Обычно это делают те, кто защищает Систему. Они хотят изолировать проблему, чтобы направить внимание в выгодном для себя направлении и снять ответственность с тех, кто находится «наверху» и виновен в создании тяжелых условий труда или несет ответственность за отсутствие контроля и руководства. Привычка все объяснять «ложкой дегтя» игнорирует «бочку меда» и ее возможности развращать тех, кто к ней принадлежит. Системный анализ, напротив, занимается создателями «бочки», теми, кто обладает властью решать, какой будет эта «бочка».
Именно властвующая элита, производители «бочки», оставаясь за кулисами, часто создают условия жизни для всех нас, кому существовать в среде, возникшей благодаря все той же элите. Социолог Чарльз Райт Миллс прекрасно описывает эту «черную дыру» власти:
«Властвующая элита состоит из тех, чье положение позволяет оставаться вне тех условий, в которых живут обычные люди; их положение позволяет им принимать решения, имеющие серьезные последствия. Принимают ли они такие решения или нет — имеет меньшее значение, чем сама значимость их положения: их отказ действовать, отказ принимать решения сами по себе зачастую имеют более важное значение, чем их решения как таковые. Они стоят во главе обширных иерархий и организаций современного общества, они управляют большими корпорациями, руководят государственной машиной и утверждают ее прерогативы. Они возглавляют военные организации, они занимают стратегические командные посты в социальной структуре, где сегодня сосредоточены эффективные средства власти, а также богатство и известность, которыми наслаждаются представители „элиты“».
Если интересы представителей разных групп политической власти совпадают, они начинают определять реальность, в которой мы живем, — как предвидел Джордж Оруэлл в романе «1984».
Власти предержащие обычно не совершают злодеяний сами, как и главари мафии, которые оставляют грязную работу рядовым «бойцам». Системы создают иерархии, где влияние и связи направлены сверху вниз — и лишь очень редко снизу вверх. Если властвующая элита хочет уничтожить враждебное государство, она обращается к экспертам по пропаганде, которые разрабатывают программу ненависти. Что может заставить граждан одной страны настолько возненавидеть граждан другой, чтобы начать их изолировать, пытать и даже убивать? Для этого нужен «образ врага», психологическая конструкция, глубоко укореняемая в умах граждан страны с помощью пропаганды, которая превращает других людей во «врагов». «Образ врага» — самый сильный мотив для солдата, он заряжает его оружие патронами ненависти и страха. Образ страшного врага, угрожающего личному благополучию граждан и национальной безопасности страны, заставляет матерей и отцов отправлять сыновей на войну и позволяет правительствам расставлять приоритеты по-новому, заменяя орудия труда орудиями войны.
Это делается с помощью слов и образов. Перефразируя старую пословицу, когда слово бьет, то и палка не нужна. Все начинается с создания стереотипных представлений о «другом», с дегуманизированного образа «другого», как никчемного или как всесильного, демонического, абстрактного монстра, несущего тотальную угрозу нашим самым дорогим ценностям и убеждениям. В атмосфере всеобщего страха, когда вражеская угроза кажется неизбежной, разумные люди начинают вести себя абсурдно, независимые люди подчиняются бессмысленным приказам, мирные люди превращаются в воинов. Выразительные и зловещие образы врага на плакатах, на телевидении, на обложках журналов, в кино и в Интернете запечатлеваются в глубинах лимбической системы, структуры примитивного мозга, и этот процесс сопровождается сильными чувствами страха и ненависти.
Приводя цитаты из заключений экспертов, автор данной книги повествует, что "шутки" охранников Абу-Грейб над заключёнными являются лишь вершиной айсберга, что пытки заключенных были разрешены правительством Буша, что в тюрьме постоянно происходили правонарушения (люди подолгу находились там без предъявления обвинений, задерживали всех подряд, включая подростков, добивались признаний бесчеловечными методами и т.д.) Сами обстоятельства работы охранников, условия, в которых они жили (не намного лучше, чем были у заключенных), провоцировали психологические отклонения, ожесточение людей.
Подводя итог, хочется порекомендовать эту книгу читателям, которые интересуются социальной психологией, задаются вопросами о добре и зле, о том, под влиянием каких факторов люди меняют свои моральные установки, как происходит дегуманизация, деиндивидуализация и к чему может привести зло бездействия.
Жаль только, что обещанная часть про героев, про то, как общество может встать на путь «излечения», оказалась такой небольшой и скомканной. Да и как правильно заметил писатель, очень многие герои вовсе не универсальны, например, приведенные им в пример Ахиллес, Македонский, Линкольн, Черчилль и Рузвельт совсем не «общечеловеческие» герои. Так что есть о чем поспорить с автором данной книги, но она подкидывает много новой информации для размышления.
Читать далее
114
8,2K
Аноним21 июля 2023 г.
В данной книге рассказано о том, что такое Стэндфордский тюремный эксперимент (далее СТЭ), зачем он был проведен и какие результаты принес. Автор книги и руководитель эксперимента является социальным психологом, именно влияние ситуации на поведение человека, изменение моральных границ под воздействием системы и интересует его.
После предисловия автор подробно описывает сам СТЭ, его участников, их изменение, собственное незаметное изменение под влиянием принятой на себя роли. После этого рассказывается о выводах, полученных по итогам эксперимента и его пользе. Понравилось следующее:

Неожиданные примеры практического использования результатов нашего исследования можно найти в приютах для женщин... Директора многих приютов для женщин, подвергавшихся насилию в семье, сообщали мне, что используют наш фильм "Тихая ярость" как иллюстрацию того, как легко власть мужчины в доме может стать жестокой и разрушительной. Этот фильм и его обсуждение помогают женщинам, пережившим насилие, перестать обвинять себя и лучше осознавать ситуационные факторы, превращающие их когда-то любящих партнеров в жестоких тиранов.
С кратким описанием СТЭ я уже сталкивалась, в какой-то статье; про резню тутси, о которой автор рассказывает, иллюстрируя влияние системы и ситуации, встречала упоминание в паре художественных книг, а про нацистские лагеря прочитала несколько художественных и автобиографических книг, так что почти все материалы были мне знакомы заранее. В данной книге я только узнала подробности и прочитала о сделанных автором выводах и обобщениях. Такая же ситуация и с экспериментами и событиями, описанными в следующих после описывающих СТЭ главах. Автор дает информацию о других опытах, исследующих поведение человека и его способность на нелогичное или жестокое поведение под влиянием группы, авторитета, о влиянии анонимности. Даже не интересуясь темой специально, но активно усваивая различную познавательную информацию, я встречала описания этих экспериментов и случаев из жизни в разных источниках. Что, наверное, неудивительно, ведь большинство этих исследований проводились в 70-80х годах, так что у информации было время, чтобы разойтись широкими кругами.
Не дошла ранее до меня информация о событиях начала 21 века - издевательствах над заключенными в иракской тюрьме Абу-Грейб. В этой же части книги автор говорит и о злоупотреблениях, случающихся в военное время.

Война — ад для солдат, но для мирных жителей все еще хуже.
При этом читать уже к трети книги стало скучно, слишком уж много здесь повторений, было бы идеально ужать книгу раза в два. К тому же сама тема у книги такая, что читать морально сложно. Но я согласна с автором в его выводах о природе человека и о влиянии на него общества. Самой приятной для чтения стала последняя глава: о героизме.
Читать далее
94
1,3K

Все рецензии

Цитаты

Аноним23 июня 2019 г.
Мы подчиняемся давлению группы прежде всего из-за потребности в информации: у других часто есть идеи, представления, мнения и знания, которые помогают нам плыть по волнам житейского моря, особенно у чужих берегов и в незнакомых портах. Второй механизм связан с потребностью в нормах: люди охотнее принимают нас, когда мы соглашаемся с ними. Поэтому мы перенимаем их взгляд на мир и под влиянием настоятельной потребности в принадлежности забываем о различиях и ищем общее.
Почти каждый из нас способен быть абсолютно послушным, и почти каждый может сопротивляться давлению власти. Все зависит оттого, какие ситуационные переменные на нас воздействуют.
«Если задуматься о долгой и мрачной истории человека, то окажется, что самые отвратительные преступления совершались под маской повиновения, а не под знаменем мятежа». Чарльз Сноу. Неизбежный выбор (Either-Or) (1961)
Чтобы начать войну или подавить политическую оппозицию, государство создает идеологию — как правило, это «угроза национальной безопасности». Когда граждане страны боятся, что ее национальной безопасности что-то угрожает, они готовы отдать государству свои основные свободы, а оно взамен обещает им безопасность.
Примерно каждая вторая медсестра (46 %) призналась, что хотя бы раз «выполнила указание врача, которое, по моему мнению, могло нанести вред пациенту». Эти послушные медсестры считали, что, следуя сомнительным указаниям, они несут меньше ответственности, чем врач. Кроме того, они отметили, что главное основание социальной власти врачей — их «законные полномочия», право назначать лечение пациенту. Они просто следовали тому, что считали правильными указаниями, — правда, после этого пациент умер. Каждый год из-за врачебных ошибок в больницах умирают тысячи пациентов, и я думаю, что одна из причин этого — беспрекословное подчинение медсестер ошибочным указаниями врачей.
В современном обществе люди, обладающие властью, редко прибегают к физическому насилию, чтобы наказать непокорных, как это было в эксперименте Милгрэма. Гораздо чаще встречается опосредованное насилие: начальники дают указания подчиненным, которые их выполняют. Насилие может выражаться в вербальных оскорблениях, бьющих по самооценке и унижающих достоинство тех, кто не обладает властью. Вышестоящие часто прибегают к косвенным наказаниям, и их последствия не так-то просто заметить. Например, они намеренно дают другим людям негативную обратную связь, которая наверняка их расстроит и уменьшит их шансы получить работу. Это одна из форм социально опосредованного насилия.
Власть авторитета не только заставляет подчиняться. Она способна определять реальность и изменять обычное мышление и поведение.
Психолог Эрвин Стауб (в детстве переживший нацистскую оккупацию Венгрии) согласен с тем, что обычные люди в определенных обстоятельствах способны на невероятные жестокости и даже убийства. Пытаясь понять причины геноцида и массового насилия во всем мире, Стауб пришел к выводу, что «зло, проистекающее из обычного мышления и творимое обычными людьми, является нормой, а не исключением… Немыслимые злодеяния… — результат обычных психологических процессов, которые развиваются, обычно прогрессируя ко все большим и большим разрушениям». Он подчеркивает, что обычные люди могут попадать в ситуации, приучающие совершать злодеяния, которых требует от них авторитарная власть: «Когда мы становимся частью системы, она начинает формировать наши взгляды, вознаграждает приверженность своей идеологии, а несогласие и протесты представляют большую психологическую трудность».
Мой друг и коллега-социолог Джон Стайнер, переживший ужасы Освенцима, через несколько десятков лет вернулся в Германию, чтобы взять интервью у сотен бывших нацистов, членов СС, от рядовых до генералов. Он хотел понять, что заставляло этих людей изо дня в день творить отвратительные злодеяния. Стайнер обнаружил, что многие из них демонстрируют высокие показатели по шкале F, измеряющей склонность к авторитаризму, что и привело их в субкультуру жестокости, царившей в СС. Он называет их «спящими» — эти люди обладают определенными качествами, которые остаются латентными и могут никогда не пробудиться, если их не активизируют особые ситуации. Он пришел к выводу, что «ситуация оказалась самой непосредственной детерминантой поведения эсэсовцев», заставляя «спящих» убийц «проснуться». Однако на основании массовых данных, собранных в интервью, Стайнер обнаружил, что как до, так и после участия в ужасах, творившихся в концентрационных лагерях, эти люди вели «нормальную жизнь, не проявляя склонности к насилию».
Сотни тысяч немцев, творивших ужасные злодеяния во время Холокоста, делали это не просто потому, что следовали приказам власти. Подчинение системе власти, разрешавшей и вознаграждавшей убийства евреев, подкреплялось антисемитизмом, распространенным тогда в Германии и в других европейских странах. Неприятие евреев было просто направлено в нужное русло и «спущено» сверху обычным немцам, ставшими «добровольными палачами Гитлера», как пишет историк Даниэль Гольдхаген.
Именно взаимодействие личных склонностей граждан Германии и ситуационных переменных, созданных Системой, пропагандировавшей «расовую чистоту», побуждало обычных людей добровольно или принудительно убивать других ради блага страны.
У полицейских и у солдат батальонов смерти был «общий враг»: мужчины, женщины и дети, которые хотя и жили в той же стране и даже могли быть их соседями, но, по мнению Системы, угрожали национальной безопасности — например, были социалистами и коммунистами. Некоторых нужно было убить сразу; других, которые могли обладать секретной информацией, нужно было сначала заставить выдать ее под пытками, а затем уже убить. Выполняя это задание, мучители могли отчасти положиться на продукты «злого гения», материализованные в виде орудий и методов пыток, которые совершенствовались столетиями, начиная со времен инквизиции, а затем правительствами разных стран. Однако в обращении с особыми врагами нужна была некоторая доля импровизации, чтобы ломать их волю с наименьшими усилиями. Некоторые жертвы уверяли в своей невиновности, отказывались признавать свою вину или были настолько упрямы, что их не пугали даже самые жестокие пытки.
Можно ли определить ряд внешних условий, ситуационных переменных, которые превращают людей в мучителей и убийц? Если причина их злодеяний — не внутренние дефекты, а некие внешние силы — политические, экономические, социальные, исторические и эмпирические, методы обучения в школах полиции, то можно было бы сделать некоторые общие выводы, не зависящие от конкретной культуры и окружения, и обнаружить некоторые принципы, связанные с такой прискорбной трансформацией человеческой личности.
На основании всех собранных нами данных мы пришли к выводу, что и мучители-полицейские, и палачи из батальонов смерти чаще всего были совершенно обычными людьми и не имели никаких отклонений от нормы, по крайней мере до того, как стали играть свою новую роль. При этом они не проявляли никаких деструктивных склонностей или патологий в течение долгих лет после выполнения «миссии смерти». Трансформации их личности целиком и полностью объяснимы воздействием множества ситуационных и системных факторов, например обучения, которое они прошли перед тем как войти в эту роль, духом товарищества в группе; принятия идеологии национальной безопасности; навязанной веры в то, что социалисты и коммунисты — враги государства. Другие ситуационные факторы, способствующие новому стилю поведения, — возможность чувствовать себя избранными, выше и лучше других людей, награды и почести за выполнение особого задания, его секретность — о происходящем знают только товарищи по оружию; и, наконец, постоянное давление начальства, которое требует результатов, несмотря на усталость или личные проблемы.
«Самое ужасное в террористах-смертниках — что они совершенно нормальны», — пишет Эндрю Силк, эксперт по этому вопросу.
Исследование социальных мотивов: деиндивидуация, дегуманизация и зло бездействия
Возможно, каждый из нас может стать святым или грешником, альтруистом или эгоистом, заботливым или жестоким, властным или покорным, преступником или жертвой, заключенным или охранником. Возможно, социальные обстоятельства, в которых мы находимся, определяют, какие из множества присущих нам способностей и моделей поведения будут развиваться, а какие — нет. Известно, что стволовые клетки эмбриона могут превратиться практически в любые виды клеток или тканей, а обычные клетки кожи могут превратиться в стволовые клетки эмбриона. Было бы очень заманчиво расширить эту биологическую концепцию и применить современные научные знания о пластичности, связанной с развитием человеческого мозга, к «пластичности» человеческой природы.
То, кем и чем мы являемся, сформировано, с одной стороны, системами, управляющими нашей жизнью, — богатством и бедностью, географией и климатом, исторической эпохой, культурным, политическим и религиозным влиянием, а с другой стороны — ситуациями, с которыми мы ежедневно сталкиваемся. Эти элементы, в свою очередь, взаимодействуют с нашими базовыми биологическими и личностными особенностями. Ранее я утверждал, что возможность извращений встроена в сложный человеческий разум. Импульс к злу и импульс к добру в сочетании и составляют фундаментальный дуализм человеческой природы. Такая концепция предлагает более сложную и более богатую картину причин и тайн человеческих поступков.
Из всех исследований можно сделать один важный вывод: любая ситуация, в которой люди чувствуют себя анонимными, когда никто не знает, кто они, или не хочет этого знать, уменьшает ощущение личной ответственности и тем самым создает возможность для злодеяний. Это особенно верно при наличии второго фактора: если ситуация или какой-то авторитет позволяют участвовать в антисоциальных или насильственных действиях против других людей, как в нашей экспериментальной ситуации, люди готовы начать войну. Если же ситуация, напротив, не способствует эгоизму и анонимности, поощряет просоциальное поведение, люди готовы любить друг друга. (Анонимность на вечеринке часто помогает людям общаться.)
Анонимность может быть связана не только с масками, но и с тем, как с людьми обращаются в определенных ситуациях. Когда люди относятся к нам так, будто мы — не уникальная личность, а просто какой-то «другой», попавший на конвейер Системы, или когда они игнорируют нас, мы чувствуем себя анонимными. Ощущение отсутствия личной идентичности может привести к антисоциальному поведению.
Иногда доброта — не только сама себе награда.
В соответствии с культурными нормами ключевой компонент в трансформации обычных, не слишком агрессивных молодых людей в воинов, убивающих по приказу, — это изменение внешности. По большей части война начинается тогда, когда старикам удается убедить молодых людей убивать других молодых людей, таких же, как они сами. Молодым людям легче убивать себе подобных, если сначала они меняют свою внешность, снимают обычную одежду, надевают военную форму, устрашающие маски или раскрашивают лица. Так возникает анонимность, лишающая сострадания и стремления заботиться о других. После победы культура диктует, чтобы воины вернулись к своему обычному, мирному статусу. Эта обратная трансформация происходит сама собой: воины просто снимают военную форму или маски, смывают краску с лиц, снова становятся сами собой и ведут себя как обычно.
Бывает так, что окружающая среда вызывает ощущение временной анонимности у тех, кто в ней живет или действует, — и при этом им не нужно менять внешность.
Окружающая среда такова, что некоторые члены сообщества чувствуют себя анонимными, они понимают, что никто вокруг не знает, кто они, никого это не интересует, а значит, можно вести себя как угодно. В итоге люди превращаются в потенциальных вандалов и убийц.
Оказавшись в ситуации, когда когнитивный контроль, обычно направляющий поведение в социально желательном и индивидуально приемлемом направлении, заблокирован, приостановлен или искажен, люди легко превращаются в исчадия ада. Отсутствие когнитивного контроля приводит к самым разным последствиям. Среди них — отсутствие совести, самосознания, личной ответственности, обязательств, преданности, этики, чувства вины, стыда, страха и размышлений о последствиях того или иного действия. У такой трансформации есть два основных пути: а) ослабление социальной ответственности личности (никто не знает, кто я, или не интересуется этим); и б) отсутствие оценки своих поступков. Первое ослабляет стремление к социальному одобрению и тем самым способствует анонимности — т. е. деиндивидуации. Так часто происходит, когда человек оказывается в ситуации, способствующей анонимности и ослаблению личной ответственности. Второй путь — ослабление самоконтроля и утрата целостности по разным причинам, изменяющим состояние сознания. Это могут быть алкоголь или наркотики, сильные чувства, участие в активных действиях, поглощенность сиюминутными проблемами, когда прошлое и будущее теряют свое значение, а также перекладывание ответственности с себя на других.
Деиндивидуация создает уникальное психологическое состояние, при котором поведением управляют сиюминутные требования ситуации и биологические, гормональные потребности. Действие подменяет мысли, стремление к мгновенному удовольствию оттесняет на второй план отложенное удовлетворение, разумное самоограничение уступает место инстинктивным эмоциональным реакциям. И стимулом, и следствием деиндивидуации часто становится возбуждение. Влияние деиндивидуации усиливается в незнакомых или неясных ситуациях, когда обычные, привычные реакции и стратегии поведения теряют силу. В результате возрастает зависимость от новых моделей поведения и ситуационных факторов; поэтому и заниматься любовью, и воевать становится очень легко, — все зависит от того, чего требует ситуация или какое поведение она провоцирует. В самых крайних случаях мы не можем понять, что правильно, а что нет, не думаем об ответственности за противоправные действия и не боимся гореть в геенне огненной за аморальное поведение. Когда внутренние ограничения ослаблены, поведение подчиняется внешним ситуационным стимулам; внешнее доминирует над внутренним. То, что можно и доступно, доминирует над тем, что правильно и справедливо.
Переход от аполлонического к дионисийскому может быть быстрым и неожиданным, заставляя хороших людей совершать плохие поступки: они на время оказываются в бесконечном сегодня и не думают о последствиях своих действий. Обычные ограничения, сдерживающие жестокость и животные импульсы либидо, тают в бурном потоке деиндивидуации. Как будто в мозге возникает короткое замыкание, отключающее функции планирования и принятия решений, расположенные в лобной коре, и в свои права вступают примитивные части лимбической системы мозга, в первую очередь центр эмоций и агрессии, расположенный в миндалевидном теле.
Дегуманизация — основное положение, объясняющее жестокость человека к человеку. Дегуманизация возникает всякий раз, когда одни люди начинают считать, что моральные нормы, определяющие, что значит быть человеком, к другим людям не относятся. Дегуманизируя других людей, мы превращаем их в объекты, не считаем их людьми. Считая, что некоторые люди или группы не относятся к человечеству, дегуманизируя их, мы отказываемся от моральных принципов, обычно управляющих нашим отношением к другим людям.
Отказывая другим людям в тех или иных человеческих качествах, мы автоматически облегчаем негуманные действия по отношению к ним. И тогда «золотое правило» звучит по-новому: «Поступай с другими так, как хочешь». С дегуманизированным «объектом» легко обращаться бездушно или жестоко, игнорировать его требования и просьбы, использовать его в своих интересах и даже убить, если он нас раздражает.
Прозвища, лишающие их носителей человеческих качеств, способны провоцировать определенные реакции.
Способность гуманизации противодействовать жестокости имеет такую же теоретическую и социальную важность, как и феномен дегуманизации. Здесь можно сделать важный вывод о том, какой властью обладают слова, прозвища, идеология и стереотипы: их можно использовать и во зло, и во благо. Сократ говорил, что «когда слово не бьет, то и палка не поможет». А мы сказали бы, что когда слово бьет, то и палка не нужна.
Большинство людей усваивает моральные стандарты в процессе нормальной социализации, главным образом в детстве. Эти стандарты поощряют просоциальное поведение и препятствуют антисоциальному поведению — тому, что считают «плохим» наши родители и ближайшее окружение. Со временем эти внешние моральные стандарты, которые преподают нам родители, учителя и другие авторитеты, превращаются в личный, внутренний кодекс поведения. Мы начинаем контролировать свои мысли и действия, и этот самоконтроль начинает приносить удовлетворение и дает нам ощущение собственной ценности. Мы учимся ограничивать собственную жестокость по отношению к другим и вести себя гуманно. Однако механизмы самоконтроля и саморегуляции не постоянны и не статичны. Скорее, ими управляет динамический процесс.
Люди и группы иногда «отключают» обычные моральные нормы — в определенные моменты, в определенных ситуациях, с определенными целями. Они как будто переводят рычаг нравственности в нейтральное положение и движутся по инерции, не думая о том, что могут наехать на пешехода; а потом снова переключают его на более «нравственную» передачу и возвращаются к обычным моральным стандартам.
Во-первых, мы можем изменить смысл нашего поведения: из вредного оно становится благородным. Например, мы создаем моральные оправдания тех или иных действий с точки зрения нравственного императива, допускающего насилие, или создаем сравнения, противопоставляющие наше «справедливое» поведение злонамеренному поведению врагов. (Мы их всего лишь пытаем; а они нас убивают.) Той же цели служат эвфемизмы, маскирующие реальность наших жестоких действий. («Сопутствующий ущерб» — это когда мирных жителей разбомбили в пыль; а «дружественный огонь» означает, что солдат был убит по глупости или в результате намеренных действий своих товарищей.) Во-вторых, мы можем «не видеть» прямой связи между нашими действиями и их пагубными результатами, рассеивая или перекладывая личную ответственность. Мы избавляемся от мук совести, если просто не воспринимаем себя как преступников против человечества. В-третьих, мы можем «не замечать» вреда, который причинили наши действия другим людям. Мы игнорируем, искажаем, преуменьшаем негативные последствия своего поведения или вообще не верим в их наличие. Наконец, в-четвертых, мы можем считать, что жертвы заслуживают наказания, возлагаем на них всю вину, и, конечно же, дегуманизируем их: ведь они не заслуживают человеческого отношения.
Национальная пропаганда с помощью СМИ (и с ведома правительства) создает «образ врага». Он должен подготовить умы солдат и граждан к тому, что нужно ненавидеть тех, кто входит в новую категорию: «наши враги». Такое промывание мозгов — самое мощное оружие солдата. Без этого он никогда не смог бы поймать другого человека в глазок прицела и выстрелить, прекрасно понимая, что убивает. «Образ врага» пугает граждан, заставляет чувствовать себя уязвимыми, они начинают представлять себе, что будет, если они окажутся во власти этого врага. Страх превращается в ненависть, и чтобы уничтожить угрозу, люди готовы на все. В борьбе против вражеской угрозы они готовы отправить на смерть своих детей.
Чтобы создать в умах хороших членов справедливого племени нового, ужасного врага, нужно убедить их, что «враг» — это агрессор, безличный насильник, безбожник, варвар, преступник, мучитель, убийца, абстрактный символ или «животное». Нужно показать им пугающие картины: родную страну пожирают ужасные твари: змеи, крысы, пауки, насекомые, ящерицы, гигантские гориллы, спруты или даже «эти свиньи англичане».
«Для торжества зла необходимо только одно условие — чтобы хорошие люди сидели сложа руки». Эдмунд Берк, британский государственный деятель.
[Нам] нужно понять, что пассивно принимать несправедливость системы — значит сотрудничать с этой системой и тем самым становиться соучастником ее злодеяний.
В большом городе, таком как Нью-Йорк, Лондон, Токио или Мехико, каждый окружен буквально десятками тысяч людей. Мы проходим мимо них на улицах, сидим рядом с ними в ресторанах, в кино, в автобусах и электричках, ждем вместе с ними своей очереди — но при этом никак не связаны с этими людьми, как будто рядом с нами никого нет.
Чем больше людей становятся свидетелями чрезвычайного происшествия, тем менее вероятно, что кто-то из них вмешается. Пассивные участники большой группы наблюдателей предполагают, что вмешается кто-то другой, и поэтому меньше склонны действовать, чем если находятся в одиночестве или кроме них есть всего еще один наблюдатель. Просто присутствие других уничтожает личную ответственность каждого из них.
Чем больше людей присутствует в чрезвычайной ситуации, тем охотнее мы верим, что вмешается в ситуацию кто-то другой, поэтому нам не нужно ничего делать — и тем самым рисковать и брать на себя ответственность. Дело вовсе не в бездушии. Причиной пассивности может быть не только страх за свою жизнь, когда человек наблюдает насилие, но и непонимание серьезности ситуации, боязнь совершить ошибку и выглядеть глупо, или просто нежелание вмешиваться «не в свое дело». Кроме того, пассивность и бездействие становятся групповой нормой.
Социальные ситуации создают люди, и изменять их могут тоже люди. Мы не роботы, управляемые ситуационно-ориентированными программами, наша созидательная, творческая деятельность может изменить любую программу. Но дело в том, что мы слишком часто принимаем на веру чужие определения ситуации и чужие нормы вместо того, чтобы сознательно рискнуть, бросить вызов этим нормам и поискать новые модели поведения.
В ситуациях, где творятся злодеяния, есть преступники, есть жертвы и есть уцелевшие. Часто есть еще и наблюдатели или те, кто знает, что происходит, и не вмешивается, тем самым поддерживая злодеяния собственным бездействием. Именно хорошие полицейские никогда не выступают против жестокости коллег, избивающих представителей меньшинств на улицах или в застенках полицейских участков. Хорошие епископы и кардиналы покрывают грехи приходских священников, потому что их больше беспокоит имидж католической церкви. Они знают, что происходит, но ничего не делают, чтобы пресечь зло, тем самым позволяя педерастам и педофилам продолжать грешить в течение многих лет.
Страны, как и люди, часто не хотят вмешиваться, отрицают серьезность ситуации и не спешат принимать меры. Они тоже предпочитают верить пропаганде правителей, а не мольбам жертв. Кроме того, те, кто принимает решения, часто испытывают давление со стороны большого бизнеса, которому выгодно просто переждать.
«На протяжении всей истории человечества именно бездействие тех, кто мог действовать, безразличие тех, кто должен был обратить внимание, молчание голоса правосудия, когда он должен был звучать громче всего, позволяли злу одержать победу». Хайле Селассие, последний император Эфиопии.
Личность и ситуация взаимодействуют между собой и формируют поведение. Люди всегда действуют в том или ином поведенческом контексте, об этом знает любой психолог. Человек — и продукт окружения, и его создатель. Мы — не пассивные объекты, просто случайно оказавшиеся в тех или иных обстоятельствах. Люди обычно выбирают окружение, к одним ситуациям они стремятся, а других избегают. Они могут менять окружение своим присутствием и своими действиями. Они влияют на других участников ситуации и трансформируют окружение бесчисленными способами. Чаще всего мы — активные действующие лица, способные повлиять на ход событий, происходящих в нашей жизни, и формировать свою собственную судьбу. Кроме того, человеческое поведение и человеческие общества находятся под мощным влиянием фундаментальных биологических механизмов, а также культурных ценностей и практик.
Ситуационный подход побуждает нас испытывать глубокое чувство смирения, когда мы пытаемся понять «немыслимые», «невообразимые», «бессмысленные» акты насилия, вандализма, террора, пыток или убийств. Вместо того чтобы отгородиться забором высокой нравственности, отделяющим нас, хороших людей, от тех, плохих, и быстро разделаться с анализом причин, которые привели к этим злодеяниям, с помощью ситуационного подхода можно проявить к этим «другим» «атрибутивное милосердие». Оно основано на той идее, что любой поступок, добрый или злой, который когда-либо совершил человек, в той же ситуации могли бы совершить и мы с вами. Когда речь идет о том, что заставляет людей совершать преступления, наше общество и наша система уголовного права слишком сильно полагаются на общепринятые взгляды. Обычно мы уделяем внимание только мотивационным и личностным детерминантам. Системе правосудия пришло время обратить внимание на существенный корпус данных, накопленных науками о поведении, которые подтверждают влияние социального контекста на поведение личности к лучшему или к худшему.
На субъективном уровне можно сказать, что нужно быть участником ситуации, чтобы оценить ее трансформирующее воздействие — на нас самих и на других участников той же ситуации. Взгляд со стороны ничего не даст. Абстрактное описание ситуации, даже весьма подробное, не передает ее эмоционального фона, невербального поведения участников, возникающих в ней норм, того, насколько она затрагивает наше эго и насколько нас возбуждает. В этом и состоит разница между тем, чтобы отвечать на вопросы телевикторины, находясь на сцене, или наблюдать за ней, сидя в зале.
Исследования в сфере когнитивной психологии показывают, что выполнение различных задач может быть затруднено такими условиями, как хронический стресс и слишком большое количество одновременных задач, что предъявляет избыточные требования к когнитивным ресурсам личности. Память, способность решать проблемы, а также оценивать ситуацию и принимать решения ухудшаются, когда обычная «пропускная способность» мозга оказывается превышена.
Картина реальности отчасти находится в голове смотрящего.
Человеческое поведение сложно, и у любого действия обычно имеется больше одной побудительной причины.
И государственные, и частные организации, действуя в рамках закона, а не этики, могут нести людям страдания и даже смерть. С холодной рациональностью они преследуют собственные цели, следуют своему генеральному плану, соотношению затрат и прибыли или итоговой строке в годовом отчете. А в таких обстоятельствах цель всегда оправдывает средства.
Во время любой войны, во все времена, в любой стране, обычные и даже хорошие люди превращаются в убийц. Именно этому учат солдат: убивать тех, кто считается врагом. Однако в чрезвычайно напряженных условиях боевых действий, в обстановке постоянной усталости, страха, гнева, ненависти и мести люди могут потерять нравственные ориентиры и начать убивать не только вражеских солдат. Если военная дисциплина не поддерживается на должном уровне, если солдаты забывают о том, что несут личную ответственность за свои действия, если офицеры высшего звена не контролируют ситуацию, то ярость прорывается наружу, и мы наблюдаем невообразимые оргии насилия и убийства мирных жителей.
Нужно признать, что солдаты — это хорошо обученные убийцы, которые успешно прошли интенсивный тренинг в учебных лагерях, и их испытательной площадкой было поле битвы. Они должны научиться подавлять свои моральные принципы и забывать о заповеди «Не убий». Военная подготовка предназначена для того, чтобы «перепрограммировать» мозг, научить его считать, что убийства в военное время — это естественная реакция. Эта наука называется «киллологией».
Война — ад для солдат, но для мирных жителей все еще хуже. Особенно для детей, оказавшихся в зоне боевых действий, когда солдаты теряют нравственные ориентиры и проявляют к ним жестокость.
Отключение внутреннего контроля приводит к поведению, которого нравственные люди обычно себе не позволяют. Лагуранис: «Дело в том, что вам кажется, будто вы находитесь за пределами нормального общества, понимаете? Ваша семья, ваши друзья — их здесь нет, и они не видят, что здесь происходит. Здесь все так или иначе в этом участвуют, я не знаю, что это такое — какой-то психоз или — я не нахожу лучшего слова — галлюцинация о том, что вы здесь делаете. И все это становится нормальным, потому что вы оглядываетесь вокруг, и здесь все разрушено, понимаете? Я все это чувствовал сам. Я помню, как был в том контейнере в Мосуле. Знаете, я провел с тем парнем [заключенным, которого допрашивал] всю ночь. И вы чувствуете себя настолько изолированным, нравственно изолированным, что вам кажется, будто вы можете делать с ним все, что хотите, и может быть, даже желаете этого».
Молчание официальных лиц — вполне ожидаемая реакция системы на протесты несогласных.
Страх — психологическое оружие. Государства используют его, чтобы запугать граждан, заставить их пожертвовать основными свободами и отказаться от верховенства права в обмен на безопасность, обещанную всесильным правительством.
Французский философ-экзистенциалист и писатель Альбер Камю писал, что страх — это метод; террор вселяет страх, а страх мешает людям рационально мыслить. Он заставляет нас создавать абстрактные образы врагов, террористов, повстанцев, которые нам угрожают и которых поэтому нужно уничтожить. Как только мы начинаем воспринимать других людей как некие абстрактные сущности, они превращаются во «врагов», и даже у самых мирных людей пробуждаются примитивные импульсы убивать.
Я считаю, что система состоит из агентов и агентств, власть и ценности которых создают или изменяют правила и ожидания по поводу «одобряемого поведения» в пределах своей сферы влияния. С одной стороны, система больше суммы ее частей и ее лидеров, которые тоже попадают под ее мощное влияние. С другой стороны, люди, играющие ключевые роли в создании системы, принимающей участие в незаконных, безнравственных и неэтичных действиях, должны нести за это ответственность, несмотря ни на какие ситуационные влияния.
Сопротивление ситуационному влиянию и торжество героизма
«Плохие системы» создают «плохие ситуации», создающие «плохих людей»: они провоцируют даже самых хороших из нас вести себя очень плохо.
Человек — актер на сцене жизни, и свобода его поведения определяется его внутренними особенностями — генетическими, биологическими, физическими и психологическими. Ситуация — это поведенческий контекст, который с помощью вознаграждений и нормативных функций наделяет тем или иным смыслом роли и статус актеров. Система состоит из агентов и агентств, идеология, ценности и власть которых создают ситуации и диктуют роли и ожидания по отношению к поведению актеров, находящихся в сфере ее влияния.
Людям с параноидальными расстройствами личности очень сложно принять точку зрения другого человека, подчиняться или доверять убедительным аргументам, даже когда они исходят от авторитетных врачей или от любимых. Свойственные им цинизм и недоверие создают барьер, ограждающий их от участия в социальном взаимодействии с окружающими. Такие люди славятся невероятной способностью сопротивляться социальному давлению и поэтому являют собой крайний пример противостояния влиянию, хотя они, очевидно, платят за это огромную психологическую цену. На другом конце спектра — слишком легковерные, наивные люди, которые становятся легкой добычей для любого искусного жулика.
Иногда мы отдаляемся от других, боясь быть «поглощенными» и потерять себя. Это крайнее проявление защиты, но совершенно очевидно, что чем более мы открыты взглядам других людей, тем сильнее они на нас повлияют. Тем не менее открытая, страстная сопричастность к другим людям необходима для ощущения счастья. Мы хотим испытывать сильные чувства, безоглядно доверять, вести себя спонтанно и ощущать связь с другими людьми. Мы хотим жить «насыщенной» жизнью. Хотя бы иногда нам хочется оставить анализ, отбросить примитивную опасливую сдержанность.
Нам приходится постоянно определять ценность наших социальных связей. Каждому из нас приходится искать самое подходящее место между двумя полюсами — полным слиянием с другими людьми и абсолютной изоляцией. Когда лучше поддерживать связь с другими, когда оставаться лояльным по отношению к какому-то делу или отношениям, а когда лучше уйти? Это тонкий вопрос, с которым регулярно сталкивается каждый из нас. В этом мире всегда найдутся люди, которые хотят нас использовать. Но есть и те, кто искренне хочет, чтобы мы разделили с ними цели, которые, по их мнению, принесут пользу и им, и нам.
То, что теоретически легко применить к «тем, другим», совсем не так легко применить к себе. Все мы разные. Нет двух одинаковых отпечатков пальцев, и нет двух человек с одинаковыми генетикой, воспитанием и личностными особенностями.
Индивидуальные различия — это прекрасно, но перед лицом мощных ситуационных сил они уходят на второй план и сглаживаются. Есть ситуации, в которых бихевиористы могут точно предсказать, как поведет себя большинство людей, ничего при этом о них не зная, а зная только подробности поведенческого контекста. Но следует иметь в виду, что даже самый лучший психолог не способен предсказать, как поведет себя в той или иной ситуации каждый отдельный человек; определенная степень индивидуальных различий существует всегда, и ее невозможно объяснить.
Когда мы находимся в знакомых ситуациях, нами управляют прежние привычки, даже если они устарели или приносят нам вред. Всегда нужно помнить о том, что жить «на автопилоте» — опасно. Нужно делать передышку в стиле дзэн, чтобы поразмышлять над ситуацией, в которой мы оказались, подумать перед тем, как действовать. Никогда не позволяйте бездумно втянуть себя в ситуацию, которой опасались бы даже ангелы и разумные люди.
Сложные личные или социальные проблемы нельзя решить простыми средствами.
Чтобы не поддаваться нежелательному социальному влиянию, нужно поддерживать ощущение личной ответственности и в любой ситуации отвечать за свои действия. Тогда мы не станем слепо подчиняться власти. Мы будем помнить, что коллективная ответственность просто маскирует наше соучастие в сомнительных действиях. Мы не станем подчиняться антиобщественным групповым нормам и не позволим снять с себя ответственность, откажемся перекладывать ответственность на всех членов бригады, братства, цеха, батальона или корпорации. Всегда думайте о будущем: когда сегодняшние поступки станут предметом разбирательства, никто не примет ваших оправданий, что вы «только выполняли приказы» или «все остальные поступали так же».
Нас легко убедить сделать то, что не соответствует нашим убеждениям, если мы попали в ловушку «вечного сейчас». Когда мы забываем о тех обязательствах, которые дали в прошлом, и будущей ответственности, то становимся уязвимыми для ситуационных искушений — например таких, которые описаны в «Повелителе мух». Чтобы нас не унесло потоком, когда окружающие ведут себя оскорбительно или безответственно, нужно вспомнить о времени, выйти за рамки гедонизма или фатализма, ориентированных на «здесь и сейчас». Для оценки своих действий используйте нечто вроде соотношения цены и прибыли, имея в виду их последствия. И помните о прошлом, связанном с вашими личными ценностями и нормами. Когда ваша временная перспектива включает и прошлое, и настоящее, и будущее, причем в зависимости от ситуации и стоящей перед вами задачи можно опираться на любой из этих периодов, вам проще действовать ответственно и мудро, чем когда наше восприятие времени ограничено только одним или двумя периодами. Когда прошлое и будущее объединяются, чтобы сдержать крайности настоящего.
Исследования показывают, что голланд
Читать далее
36
1,9K
Аноним29 мая 2020 г.
«Люди — не пленники судьбы, они пленники только собственного разума», — сказал президент Франклин Рузвельт.
32
4,9K
Аноним23 июня 2019 г.
Анонимность плюс власть — рецепт катастрофы.
Дегуманизация — один из основных процессов, заставляющих обычных, нормальных людей спокойно или даже с энтузиазмом творить зло. Дегуманизация — нечто вроде «катаракты мозга», мешающей человеку ясно мыслить и заставляющей его считать, что другие люди — это не люди. Страдающие этой «катарактой» видят в других лишь врагов, которые несомненно заслуживают страданий, пыток и уничтожения.
Когда большинство в конце концов сдается и бунтуют лишь единицы, этих бунтовщиков можно считать героями, ведь им удается устоять перед влиянием могущественных сил, заставляющих других приспосабливаться, слушаться и повиноваться. Мы привыкли считать, что герои — какие-то особенные люди. Они не похожи на нас, простых смертных, они способны совершать храбрые поступки или жертвовать жизнью. Я согласен, что такие особенные люди и вправду существуют, но среди героев они, скорее, исключение. Далеко не все герои идут на такие жертвы, и это действительно люди особой породы, например те, кто посвящает всю свою жизнь служению человечеству. Гораздо чаще люди, которых мы считаем героями, — это герои момента, герои ситуации, они действуют решительно, услышав призыв.
Самые позорные акты жестокости по отношению к своим собратьям совершают не маньяки-убийцы, а самые простые люди,
Однажды осознав, что добро и зло неразрывно связаны, уже невозможно видеть одно без другого.
Зло — это осознанный, намеренный поступок, совершаемый с целью нанести вред, оскорбить, унизить, дегуманизировать или уничтожить других людей, которые ни в чем не виноваты; или использование личной власти и авторитета Системы для того, чтобы поощрять людей или позволять им совершать подобные поступки от ее имени.
Наше знание себя обычно основано на весьма ограниченном опыте, полученном в знакомых ситуациях, где есть определенные правила, законы, политика и ограничивающие факторы. Мы ходим в школу, на работу, на вечеринки, ездим в отпуск; оплачиваем счета и платим налоги — изо дня в день, из года в год. Но что будет, если мы попадем в совершенно новую и незнакомую ситуацию, где наши привычки оказываются бесполезными? Например, переходя на новую работу, идя на первое свидание с незнакомцем, о котором узнали на сайте знакомств, вступая в какую-то организацию, оказываясь под арестом, записываясь в армию, вступая в секту или добровольно участвуя в эксперименте. Когда правила игры меняются, старые привычки не приводят к ожидаемым результатам.
Нам приятна мысль о том, что хороших людей от плохих отделяет непреодолимая пропасть. Как минимум по двум причинам. Во-первых, эта мысль порождает бинарную логику, согласно которой Зло можно рассматривать как отдельную сущность. Обычно мы воспринимаем Зло как некое качество, с рождения свойственное одним людям и не свойственное другим. Из плохих семян в конце концов вырастают плохие деревья. Такова уж их судьба. Мы считаем примерами подобных злодеев Гитлера, Сталина, Пол Пота, Иди Амина, Саддама Хусейна и других тиранов нашего времени, совершавших массовые убийства. Мы также считаем злодеями, хоть и не такими ужасными, наркоторговцев, насильников, торговцев людьми на рынке сексуальных услуг, мошенников, тех, кто обирает пожилых людей и запугивает наших детей. Кроме того, дихотомия «добро — зло» снимает с «хороших людей» ответственность. Они могут позволить себе даже не задумываться о том, что тоже могут способствовать созданию или существованию условий, которые приводят к правонарушениям, преступлениям, вандализму, унижениям, запугиванию, изнасилованиям, пыткам, террору и насилию. «Так устроен мир, и его не изменить, по крайней мере, мне это не под силу».
Альтернативная точка зрения рассматривает зло как процесс. Она утверждает, что на злодеяния способен каждый из нас, для этого нужны лишь подходящие обстоятельства. В любой момент человек может проявить те или иные качества (скажем, интеллект, гордость, честность или порочность). Наш характер может меняться, сдвигаться к «хорошему» или к «плохому» полюсу человеческой природы. Такая точка зрения предполагает, что мы приобретаем те или иные качества на основании опыта, целенаправленного развития или внешнего вмешательства, например, когда та или иная способность открывает нам новые возможности. Короче говоря, мы учимся быть хорошими или плохими независимо от нашей наследственности, личностных особенностей или семейной истории.
Люди и ситуации обычно находятся в состоянии динамического взаимодействия. Обычно мы считаем, что наша личность всегда неизменна во времени и пространстве. Но это далеко не всегда так. Работая в одиночестве, мы ведем себя иначе, чем когда находимся в группе; в романтичной обстановке мы проявляем себя иначе, чем в школе; общаясь с близкими друзьями, мы иные, чем в толпе незнакомцев; за границей мы ведем себя не так, как дома.
Удивительная природа человеческого разума, способная создавать великие произведения искусства, науку и философию, была извращена до крайности и породила «творческие» методы жестокости, предназначенные для того, чтобы сломать волю человека.
Чтобы понять сложные модели поведения, необходимо принимать во внимание не только предрасположенность и ситуацию, но и влияние системы.
Если интересы представителей разных групп политической власти совпадают, они начинают определять реальность, в которой мы живем, — как предвидел Джордж Оруэлл в романе «1984». Военно-корпоративно-религиозный комплекс — окончательная мегасистема, управляющая сегодня основными ресурсами страны и качеством жизни большинства американцев.

Когда власть испытывает постоянный страх, она становится страшна. Эрик Хоффер. Страстное состояние ума (The Passionate State of Mind).
Власти предержащие обычно не совершают злодеяний сами, как и главари мафии, которые оставляют грязную работу рядовым «бойцам». Системы создают иерархии, где влияние и связи направлены сверху вниз — и лишь очень редко снизу вверх. Если властвующая элита хочет уничтожить враждебное государство, она обращается к экспертам по пропаганде, которые разрабатывают программу ненависти. Что может заставить граждан одной страны настолько возненавидеть граждан другой, чтобы начать их изолировать, пытать и даже убивать? Для этого нужен «образ врага», психологическая конструкция, глубоко укореняемая в умах граждан страны с помощью пропаганды, которая превращает других людей во «врагов». «Образ врага» — самый сильный мотив для солдата, он заряжает его оружие патронами ненависти и страха. Образ страшного врага, угрожающего личному благополучию граждан и национальной безопасности страны, заставляет матерей и отцов отправлять сыновей на войну и позволяет правительствам расставлять приоритеты по-новому, заменяя орудия труда орудиями войны. Это делается с помощью слов и образов. Перефразируя старую пословицу, когда слово бьет, то и палка не нужна. Все начинается с создания стереотипных представлений о «другом», с дегуманизированного образа «другого», как никчемного или как всесильного, демонического, абстрактного монстра, несущего тотальную угрозу нашим самым дорогим ценностям и убеждениям. В атмосфере всеобщего страха, когда вражеская угроза кажется неизбежной, разумные люди начинают вести себя абсурдно, независимые люди подчиняются бессмысленным приказам, мирные люди превращаются в воинов. Выразительные и зловещие образы врага на плакатах, на телевидении, на обложках журналов, в кино и в Интернете запечатлеваются в глубинах лимбической системы, структуры примитивного мозга, и этот процесс сопровождается сильными чувствами страха и ненависти.
Любой человек и любое государство способны творить зло.
Дух товарищества среди мужчин часто является побочным продуктом групповых изнасилований.
Человек может забыть о собственной человечности ради бессмысленной идеологии, выполняя и перевыполняя приказы харизматичных лидеров, призывающих убивать всех, кого они объявляют «врагами».
Жестокость была сильнее разума.
«Я и раньше знала, что человек может убить другого человека. Такое происходит сплошь и рядом. Теперь я знаю, что даже человек, с которым вы делили еду, с которым вы рядом спали, даже он может вас убить просто так. Самый близкий сосед может запросто вас убить: вот чему меня научил этот геноцид, и мои глаза больше не смотрят на мир так, как раньше».
Война порождает жестокость и оправдывает варварское обращение со всеми, кто считается «врагом», недочеловеком, демоном, другим. Насилие в Нанкине приобрело печальную известность благодаря ужасающим крайностям, к которым прибегали солдаты, чтобы унизить и уничтожить невинных мирных жителей, «вражеское население». Но если бы эти события были чем-то исключительным, а не обычным фрагментом полотна истории бесчеловечного отношения к мирным людям, можно было бы подумать, что это какая-то аномалия. Но это не так. Британские солдаты убивали и насиловали мирных жителей во время войны за независимость в Америке. В конце Второй мировой войны и в 1945– 1948 гг. солдаты Советской армии изнасиловали около 100 000 берлинских женщин. Помимо изнасилований и убийств более 500 мирных жителей в 1968 г. во время резни в Милай (Сонгми), согласно недавно обнародованным секретным материалам Пентагона, было еще 320 случаев злодеяний американцев против мирного населения во Вьетнаме и Камбодже.
Только исследуя и понимая причины зла, можно что-то изменить, встретить зло лицом к лицу, трансформировать его с помощью мудрых решений и новаторских социальных акций.
Невротические расстройства, низкая самооценка, застенчивость, предрассудки, стыд и суеверный страх перед террористами — вот лишь некоторые химеры, не дающие нам быть свободными и счастливыми, искажающие восприятие окружающего мира.
В подходящий момент, в определенной ситуации мы способны принять решение и действовать так, чтобы помочь другим, несмотря на риск и личные жертвы.
Вот мое рабочее определение «сообщества»: люди настолько заботятся о своем городе или районе, что, столкнувшись с необычной или, возможно, криминальной ситуацией, происходящей на их территории, готовы действовать. Я полагаю, что такое просоциальное поведение основано на предположении о взаимном альтруизме. Люди верят, что на их месте другие сделали бы то же самое, чтобы защитить чью-то собственность или другого человека.
Ссловия, заставляющие нас чувствовать себя анонимными — когда мы думаем, что другие нас не знают или им все равно, — часто способствуют антиобщественному, эгоистичному поведению.
Анонимность — это сила, толкающая человека на агрессивные действия против других людей в условиях, когда можно нарушать обычные табу, запрещающие насилие по отношению к другим. Опыт с брошенной машиной расширил эти выводы и показал, что атмосфера анонимности является предварительным условием для нарушения общественного порядка.
Разумные люди способны находить разумные решения даже самых сложных социальных проблем.
Реальность требует письменных документов (если соглашение не записано на аудио- или видеопленку).
Крейг, терпеливо ожидавший моего знака, что ему тоже можно вставить слово, с готовностью добавил: «В реальной тюрьме, когда мы наблюдаем, скажем, драку заключенных, или когда охранник бьет заключенного, мы не можем определить, в чем причина — в сложившихся обстоятельствах или в характере человека. Действительно, среди заключенных есть жестокие социопаты, а среди охранников встречаются настоящие садисты. Но объясняют ли их личностные качества все или почти все, что происходит в тюрьме? Вряд ли. Нужно принимать во внимание ситуацию».
Для мужчины хорошая карьера должна быть важнее поспешной женитьбы.
В реальном мире — «в поле», как говорят социологи — слишком много непредсказуемых случайностей. В чем прелесть лабораторных исследований: условия задает экспериментатор, все под контролем, исследуемый находится в сфере влияния исследователя. Это напоминает слова из руководства по ведению допросов для полицейских: «Никогда не допрашивайте подозреваемого или свидетеля у него дома; доставьте его в полицейский участок; здесь допрос вести легче из-за отсутствия знакомой обстановки и недостатка социальной поддержки; кроме того, вам не придется беспокоиться о незапланированных помехах».
Все лучшие революционные идеи родились в тюрьме.
Время и угнетение — отцы всех мятежных изобретений.

Однако несогласие граждан требует каких-то изменений в Системе. Если вводить их мудро, такие изменения предотвращают открытое неповиновение и восстание. Но когда Система тихо поглощает несогласие, оно подавляется, и бунт сходит на нет.
Если не знаете, что делать — не делайте лишних движений.
Все смертные бывают ужасно глупы, особенно когда наши эмоции берут верх над холодным разумом.
Психологи тоже люди, и ими движут те же мотивы, которые они изучают как специалисты.
—... Это так трудно — просто сказать: «Я совершил ошибку. Мне очень жаль». Вместо этого мы начали бессознательно искать «козлов отпущения», пытаясь снять с себя ответственность. И найти их было нетрудно. Ведь рядом были заключенные. И им придется сполна заплатить за наши неудачи и наше смятение.
„Тот, кто представляет самого себя — или дурак, или адвокат“.
Связь с внешним миром нужно поддерживать, это помогает не забыть, что наш мрачный подвал — не единственная реальность.
Но чему может научить подобная ситуация? Восхищайся властью, презирай слабость. Господствуй, не вступай в переговоры. Бей первым, пока тебе подставляют другую щеку. «Золотое правило» — но не для тебя. Власть — это авторитет, авторитет — это власть.
Никакие исследования не могут предсказать, кто из детей, переживших жестокое обращение, позже станет агрессором, а кто будет проявлять гуманизм и сострадание.
«Очень странно, что эти люди могут найти здесь что-то смешное. Они круглые сутки находятся взаперти. У них нет прошлого, нет будущего, нет никаких целей кроме следующего обеда. Они испуганы, сбиты с толку, они стали пленниками мира, которого, как они знают, не создавали и который не могут изменить. Поэтому они так громко смеются, чтобы не слышать того, что пытается им сказать разум. Они смеются, чтобы убедить себя и окружающих, что им не страшно, — как суеверный человек, насвистывающий или напевающий свое „счастливое число“, проходя по кладбищу».
—... Мы все стали рабами денег. Заключенные стали нашими рабами; а мы стали рабами денег. Позже я понял, что все мы были рабами этой атмосферы. Мы думали об этом просто как об „эксперименте“, это означало, что на самом деле никто не причиняет никому вреда. Это была иллюзия свободы. Я знал, что мог уйти, но не ушел, потому что не мог — я был рабом всего этого».
Иногда нужны время и дистанция, чтобы понять истинную ценность того, чему учит нас жизнь.
Героизм часто требует социальной поддержки. Обычно мы прославляем героические поступки отдельных храбрецов, но не одобряем их, если эти действия создают ощутимые неудобства для остальных, и если не можем понять их побуждений. Семена героического сопротивления всходят лучше всего, когда все члены сообщества готовы чем-то пожертвовать ради общих ценностей и целей.
Этот интенсивный, длительный эксперимент расширяет мои представления о том, как сложна человеческая природа, ведь именно в тот момент, когда ты думаешь, что понял кого-то, оказывается, что ты лишь поверхностно знаком с его внутренним миром, причем это знакомство опирается на незначительное количество личных или опосредованных контактов.
И оправдывал это, говоря себе: „Я это делаю, но мои действия не затрагивают мой разум“. Хотя на самом деле важен был разум другого человека.
Я не осознавал последствий своих действий, я бессознательно возложил ответственность за них на охранников. Я отделил свой разум от своих действий. Возможно, я мог бы сделать почти все — кроме причинения физического вреда другому заключенному, — если бы мог переложить ответственность за это на охранников.
Система включает в себя Ситуацию, но она более устойчива, более обширна и создает прочные связи между людьми, а также создает ожидания, нормы, политику, а иногда и законы. Со временем системы приобретают исторический фундамент, а иногда также структуру политической и экономической власти, которая управляет поведением многих людей в рамках сферы влияния Системы. Система — движущая сила, создающая ситуации, формирующие контекст поведения, влияющий на действия тех, кто в них попадает. В какой-то момент Система становится отдельной сущностью, она больше не зависит от тех, кто ее создал, и даже от тех, кому принадлежит основная власть в ее структуре. Система всегда создает собственную культуру, и множество систем в совокупности оказывает влияние на культуру общества.
Совершенно очевидно, мы не осознаем, что влияние Ситуации способно трансформировать наши мысли, чувства и действия, когда мы оказываемся в ее власти. Человек в когтях Системы просто подчиняется ей, ведет себя так, как представляется ему естественным в данных обстоятельствах.
Если бы вы оказались в странной, незнакомой и враждебной Ситуации в рамках мощной Системы, то вряд ли остались бы тем же человеком, который вошел в этот плавильный тигель человеческой природы. Вы не узнали ли бы самого себя, если бы, посмотрев в зеркало, увидели в нем отражение того, кем стали. Всем нам хочется верить в свою внутреннюю силу, в способность следовать собственным интересам и противостоять внешним ситуационным влияниям.
Для большинства уверенность в собственной способности сопротивляться мощным ситуационным и системным силам оказывается всего лишь иллюзией. Нам просто хочется верить в собственную неуязвимость. Как ни парадоксально, поддерживая эту иллюзию, мы становимся еще уязвимее для манипуляций, теряем бдительность и иммунитет против попыток нежелательного влияния, которому нас тонко и незаметно подвергают.
Юмор помогает преодолеть ограничения роли и места.
—... Например, меня не слишком беспокоило, когда меня раздевали догола и надевали цепи на ноги. Хуже всего было то, что связано с мыслями, с психологией. Осознание того, что я не могу выйти, когда захочу… Мне не нравилось, что я не могу пойти в туалет, когда хочу… Отсутствие выбора, вот что сводит с ума.
—... Я бы предпочел, чтобы унижали меня, чем унижать людей самому.
Здесь было все, что есть в настоящей тюрьме. Роль охранника провоцировала садизм. Роль заключенного вызывала дезориентацию и чувство стыда. Охранником может быть каждый. Труднее оставаться все время настороже и сопротивляться садистским импульсам. Это неосознанный гнев, злоба, ее можно подавить, но она никуда не денется; она все равно проявится, в виде садистских поступков.
Как поет Боб Дилан в своей песне «Джордж Джексон», иногда мир похож на одну большую тюрьму: Некоторые из нас — заключенные,
Остальные — охранники.
Хеллман: „Как только вы надеваете униформу и получаете роль, то есть работу, и вам говорят: „Ваша работа — следить за этими людьми“, вы перестаете быть тем человеком, которым вы были в обычной одежде и в другой роли. Вы действительно становитесь охранником, как только надеваете униформу цвета хаки и очки, берете полицейскую дубинку и играете эту роль. Это ваш костюм, и надев его, вы начинаете действовать соответственно“.
«Мы — подопытные кролики в лаборатории Бога… Человечество — всего лишь незаконченный проект». Теннесси Уильямс. Путь действительности.(Camino Real) (1953)
Ведь чтобы справиться с трудностями, мы начинаем считать их чем-то временным, воображая себе иное, лучшее будущее в сочетании с приятными воспоминаниями о прошлом.
В отчаянной надежде выжить во враждебной, непредсказуемой ситуации жертва чувствует, чего хочет агрессор, и вместо того чтобы выступить против него, она принимает его образ и начинает ему подражать. Такая своеобразная психологическая защита устраняет пугающую разницу между неограниченной властью охранников и беспомощностью заключенных. Человек объединяется со своим врагом — в собственном воображении. Такой самообман позволяет уйти от реальности, подавляя эффективные действия, лишая чувства собственного достоинства, убивает бунтарский дух и сочувствие к другим заключенным.
Жизнь — искусство самообмана; и чтобы этот самообман был успешным, он должен быть привычным и постоянным.
Тюрьма — ужасное место, пробуждающее худшие черты человеческой природы. Она скорее порождает насилие и преступность, чем способствуют реабилитации. Показатель рецидивизма составляет более 60 %. Это доказывает, что тюрьмы превратились в «инкубаторы преступности».
«Мы испытываем более яркое ощущение власти, когда ломаем дух человека, чем когда покоряем его сердце». Эрик Хоффер. Страстное состояние ума.(The Passionate State of Mind) (1954)
Вопросы власти волнуют людей либо тогда, когда у них ее слишком много и им нужно ее удержать, либо если ее слишком мало и они хотят получить больше. Однако для многих власть становится самоцелью, ведь возможности, которые она дает, так соблазнительны.
Хороших людей можно соблазнить, подтолкнуть или заставить творить зло. Еще их можно вынудить к иррациональным, глупым, саморазрушительным, антисоциальным и бессмысленным действиям, особенно в «тотальной ситуации», влияние которой на человеческую природу противоречит ощущению стабильности и целостности нашей личности, нашего характера, наших этических принципов.
Мы наделяем человеческую природу богоподобными качествами, твердой нравственностью и могучим интеллектом, которые делают нас справедливыми и мудрыми. Мы упрощаем сложность человеческого опыта, воздвигая непроницаемую стену между Добром и Злом, и эта стена кажется непреодолимой. С одной стороны этой стены — мы, наши чада и домочадцы; с другой — они, их исчадия и челядинцы. Как ни парадоксально, создавая миф о собственной неуязвимости для ситуационных сил, мы становимся еще более уязвимыми, поскольку теряем бдительность.
Мы способны избежать, предотвратить, противостоять и изменить негативное влияние таких ситуаций только в том случае, если признаем их потенциальную способность «заражать» нас точно так же, как и других людей, оказавшихся в такой же ситуации. Так что каждому из нас полезно помнить о словах древнеримского комедиографа Теренция: «Ничто человеческое мне не чуждо».
Под давлением социальных сил, абстрактных идеологий завоевания и национальной безопасности человек легко отказывается от человечности и сострадания.
Под влиянием дурных обстоятельств каждый из нас мог бы совершить самый ужасный поступок, когда-либо совершенный человеком. Понимание этого не оправдывает зло; оно, так сказать, «демократизирует» его, возлагает вину на обычных людей, не считая злодеяния исключительной прерогативой извращенцев и деспотов — их, но не нас.
Социальные ситуации зачастую оказывают более мощное влияние на поведение и мышление отдельных людей, групп и даже лидеров нации, чем мы привыкли считать. Некоторые ситуации оказывают на нас столь сильное влияние, что мы начинаем вести себя так, как раньше и вообразить себе не могли.
Поэтому всякий раз, когда мы пытаемся понять причину какого-то странного, необычного поведения — собственного или других людей, нужно начинать с анализа ситуации. К факторам предрасположенности (наследственность, черты характера, личностные патологии и т. д.) можно обращаться только в том случае, когда анализ, основанный на изучении ситуации, ничего не дает при разгадывании загадки. Мой коллега Ли Росс добавляет, что такой ситуационный анализ побуждает нас к «атрибутивному милосердию». Это означает, что, прежде чем обвинить человека в том или ином проступке, следует проявить к нему милосердие и сначала исследовать ситуационные детерминанты проступка.
Мы играем разные роли в разных ситуациях — дома, в школе, в церкви, на фабрике или на сцене. Обычно мы выходим из роли, когда возвращаемся к «нормальной» жизни в другой обстановке. Но некоторые роли коварны, это не просто «сценарии», которым мы следуем лишь время от времени; они могут превратиться в нашу суть и проявляться почти все время. Мы интернализируем их, даже если сначала считали искусственными, временными и ситуационными. Мы действительно превращаемся в отца, мать, сына, дочь, соседа, босса, сотрудника, помощника, целителя, шлюху, солдата, нищего, вора и т. д.
При необходимости мы можем играть роль и в то же время отделяться от нее. Это значит, что мы можем «снимать» с себя личную ответственность за ущерб, который наносят другим наши действия, продиктованные ролью. Мы отказываемся от ответственности за свои действия, возлагая ее на роль, мы убеждаем себя в том, что она чужда нашей истинной личности. Этот интересный тип психологической защиты ярко продемонстрировали нацистские лидеры СС во время Нюрнбергского процесса. «Я только выполнял приказы», — оправдывались они; иначе говоря, защита заключалась в утверждении: «Не осуждайте меня, я только играл свою роль в то время и в том месте, а на самом деле я совсем не такой».
Влияние ситуационных сил в виде правил и ролей возрастает, когда используются униформа, костюмы и маски — все это маскирует обычную внешность, что, в свою очередь, способствует анонимности и уменьшает личную ответственность. Когда люди, оказавшись в какой-то ситуации, ощущают свою анонимность, как будто никто не знает, кто они такие на самом деле (и поэтому не заботятся о последствиях своих действий), их проще вовлечь в антиобщественные действия. Это проявляется особенно ярко, если ситуация позволяет следовать собственным импульсам или же выполнять приказы или правила, к которым в другой ситуации мы отнеслись бы как минимум с подозрением.
Это напоминает мне вьетнамскую поговорку, которую приписывают буддистскому монаху Тхить Нят Ханю: «Чтобы воевать друг с другом, цыплята одной курицы красят лица в разные цвета». Это несколько необычное описание того, как деиндивидуация облегчает насилие.
Разумных людей можно обманом вовлечь в иррациональные действия, создавая у них когнитивный диссонанс, который они не осознают. Социальная психология предлагает достаточно доказательств, что в такой ситуации разумные люди способны на нелепые поступки, нормальные люди — на безумные вещи, высоконравственные люди — на безнравственность. А затем эти люди создают «хорошие» рациональные объяснения того, почему сделали нечто, чего не могут отрицать. Люди не так уж рациональны, они просто хорошо владеют искусством рационализации — т. е. умеют объяснять расхождения между своими личными убеждениями и поведением, которое им противоречит. Это умение позволяет нам убедить себя и других в том, что наши решения основаны на рациональных соображениях. Мы не осознаем своего желания поддерживать внутреннюю целостность в условиях когнитивного диссонанса.
Потребность в принятии, любви и уважении — в том, чтобы чувствовать себя нормальным и адекватным, соответствовать ожиданиям — эта потребность так сильна, что мы готовы принять даже самые дурацкие и диковинные способы поведения, которые незнакомые нам люди считают правильными. Мы смеемся над эпизодами телевизионного шоу «Скрытая камера», демонстрирующими эту истину, но при этом редко замечаем ситуации, когда становимся «звездами» подобного шоу в своей собственной жизни.
Одна из самых худших вещей, которую мы могли сделать с ближним, — лишить его человечности, считать его недостойным человеческого отношения, осуществить психологический процесс дегуманизации. Так происходит, когда мы считаем, что у «других» нет тех же самых чувств, мыслей, ценностей и целей, что и у нас. Любые человеческие качества, которые эти «другие» разделяют с нами, приуменьшаются или стираются из нашего сознания. Мы делаем это с помощью психологических механизмов интеллектуализации, отрицания и изоляции аффекта. В отличие от человеческих отношений — субъективных, личных и эмоциональных — для отношений дегуманизации характерны объективизация, рационализм, отсутствие эмоционального содержания и эмпатии.
Эмоции — важнейший элемент человечности. В тюрьме необходимо сдерживать эмоции, потому что эмоции — признак слабости, они демонстрируют уязвимость заключенного и охранникам, и другим заключенным.
Власть Системы основана на официальном разрешении вести себя определенным образом или запрещать и наказывать действия, которые этому противоречат. Это «власть более высокого порядка», которая оправдывает новые роли, новые правила и новые методы, обычно запрещенные или ограниченные законами, нормами, нравственностью и этикой. Оправданием для новых «правил» обычно становится идеология. Идеология — это идея или утверждение, позволяющие узаконить любые средства, необходимые для достижения некой конечной цели. Идеология — это «Большой Кахуна», в его действиях никто не сомневается, потому что большинству участников группы они кажутся «правильными» в определенное время и в определенном месте. Те, кто обладает властью, всегда могут убедить остальных, что их программа хороша, добродетельна и даже жизненно важна. Программы, политика и процедуры, возникающие для поддержки идеологии, становятся важной составляющей Системы. А как только идеология признана священной, любые процедуры Системы начинают считаться разумными и адекватными.
нацистская система массового уничтожения оказалась ужасающе эффективной. Здесь была создана прекрасно интегрированная нисходящая система, состоящая из кабинета министров Гитлера, политиков национал-социалистической партии, банкиров, офицеров гестапо, войск СС, инженеров, врачей, архитекторов, химиков, педагогов, проводников поездов и всех остальных. В этой целостной программе геноцида европейских евреев и других врагов государства у каждого была своя роль.
Для нацистских врачей, которым было приказано отбирать заключенных, подлежащих уничтожению, и тех, на ком можно проводить эксперименты, часто возникал вопрос раскола лояльности (split loyalty) — «противоречие между клятвой Гиппократа и военной присягой, между убийственной жестокостью и состраданием, которое врачи СС, очевидно, постоянно ощущали во время своей работы в Освенциме. Но это не устраняло раскола. Он был постоянным аспектом нестабильного психологического баланса, позволявшего врачу СС выполнять свою убийственную работу. Врач становился частью огромной, жестокой, устрашающе эффективной системы… Освенцим был продуктом коллективных усилий».
Память позволяет нам учиться на собственных ошибках и полагаться на известное, чтобы создавать лучшее будущее. Но вместе с памятью приходят враждебность, месть, выученная беспомощность, навязчивые воспоминания о травме и вызванная ими депрессия. Точно так же выдающаяся человеческая способность использовать язык и символы позволяет нам общаться с другими — и лично, и опосредованно, преодолевая ограничения пространства и времени. Язык создает фундамент истории, планирования и социального контроля, и в то же время — слухов, лжи, пропаганды, стереотипов и навязанных правил. Невероятный творческий гений человечества способен создавать великую литературу, драматургию, музыку, науку и такие изобретения, как компьютер и Интернет. Но тот же творческий потенциал может обернуться извращенной стороной — и тогда возникают орудия и методы пыток, параноидальные идеологии и ужасающе эффективная нацистская система массовых убийств. Любая прекрасная человеческая способность содержит в себе свою негативную противоположность. Так возникают полярности любви и ненависти, гордости и высокомерия, самоуважения и самоуничижения.
Понимание того, почему все это происходит, не оправдывает того, что было сделано. Психологический анализ — не «оправдание». Люди и группы, которые ведут себя безнравственно или творят беззаконие, несут полную личную и юридическую ответственность за соучастие в преступлениях. Однако, определяя серьезность их проступков, необходимо учитывать ситуационные и системные факторы, влиявшие на их поведение.
семена безумия дремлют в каждом из нас и могут прорасти в ответ на временные психологические трудности в тот или иной период жизни. Переход от традиционной медицинской модели психических расстройств к модели общественного здоровья побуждает нас при личном или социальном кризисе искать ситуационные векторы, не ограничиваясь тем, что находится в голове у страдающего индивида. Это дает больше возможностей для профилактики и лечения психических расстройств и психопатологий, на основании фундаментальных знаний о когнитивных, социальных и культурных процессах, позволяющих во всей полноте оценивать механизмы, с помощью которых нормальное поведение превращается в неадекватное.
Давление группы — одна из самых мощных социальных сил. Часто оно заставляет людей, особенно подростков, делать странные вещи — они готовы на что угодно, только бы их приняли в группу. Однако желание найти внутренний круг возникает внутри нас. Без этого толчка изнутри никакое давление группы невозможно. Мы должны захотеть, чтобы ОНИ приняли НАС. Ради этого люди готовы проходить через болезненные, унизительные обряды инициации, необходимые для вступления в братство, секту, клуб или армию. Именно это заставляет многих всю жизнь изо всех сил карабкаться по карьерной лестнице. Эту движущую силу удваивает то, что Льюис назвал «страхом остаться снаружи». Этот страх быть отвергнутыми, когда мы нуждаемся в принятии, может подавить инициативу и сделать нас зависимыми. Он может превратить социальных животных в застенчивых интровертов. Мысль о том, что нас могут изгнать из группы, иногда заставляет идти на что угодно, чтобы избежать столь ужасного наказания. Власти могут добиваться полной покорности не с помощью наград и наказаний, а применяя иное обоюдоострое оружие: соблазняя принять в группу и в то же время угрожая отвержением. Человеческая потребность в принятии столь сильна, что власть над нами могут получить даже незнакомцы, если они обещают пустить нас за стол общих тайн — «только между нами».
В группе мы иногда делаем то, чего никогда не стали бы делать самостоятельно, но влияние группы часто является косвенным. Группа просто моделирует нормативное поведение, которому побуждает нас следовать. Влияние вышестоящего авторитета, наоборот, чаще всего является прямым и явным: «Делай то, что я тебе говорю». Но если его требования слишком настойчивы и директивны, мы можем отказаться подчиниться и не последовать за лидером.
Почти каждый из нас создает защитные механизмы, позволяющие чувствовать себя особенным, не таким, как все, и, конечно же, «выше среднего уровня». Такие когнитивные защиты выполняют важную функцию: они повышают нашу самооценку и защищают от невзгод жизни. Они позволяют нам оправдывать свои неудачи, гордиться своими успехами, снимать с себя ответственность за неудачные решения, видеть свой субъективный мир сквозь розовые очки. Например, согласно исследованиям, 86 % австралийцев считают, что качество их работы — «выше среднего», а 90 % американских менеджеров уверены, что работают лучше «обычного менеджера». (Остается только посочувствовать этому неизвестному «обычному менеджеру»). Но те же самые защиты могут оказаться вредными — из-за них мы не замечаем, насколько похожи на других. Мы не хотим видеть, что точно такие же люди, как мы, в определенных ситуациях способны на самые ужасные поступки. Кроме того, такие защиты мешают нам вовремя остановиться, задуматься и избежать нежелательных последствий нашего поведения. Нам кажется, что с нами не случится ничего плохого. В результате мы сильно рискуем: занимаемся «опасным» сексом, нарушаем правила дорожного движения, играем в азартные игры, ставим под угрозу свое здоровье и т. д. Более того, иногда мы считаем, что у нас нет никаких таких защит, ведь мы не такие, как все, — даже после того, как нам рассказали об их существовании
Только признавая, что все мы подвержены действию одних и тех же динамических сил, что смирение предпочтительнее необоснованной гордости, можно осознать собственную уязвимость для сил ситуации.
Мы подчиняемся давлению группы прежде всего из-за
Читать далее
26
2,6K