
Экранизированные книги
youkka
- 1 811 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Ночь. Луна в облаках, в окне, талантливо старается быть похожей на люстру уснувшую.
Ложная люстра, как бы освещает улицу, парк, влюблённую парочку на счастливой лавочке, похожего на лежащего бездомного ангела, талантливо изображающего — лавочку, чтобы доставить счастье — влюблённым.
Я сплю. Мне снится.. удивительная лавочка, парк, и самая прекрасная на земле, женщина, с удивительными глазами, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки.
Память — не спит. Луна не спит. Парочка влюблённая не спит, и не совсем ясно, она — реальна, или нет.
Да им это и не важно, они — счастливы.
И кошка не спит. Сплю только я. И вот, кошка, запрыгивает к вам в постель, на краешек постели: нежнейший в мире вес.. как бы улыбающийся вес счастья.
Ответной, чеширской улыбкой, улыбается мгновенной и тёплой упругостью, ваша постель.
Такой нежный вес.. похож на руку возлюбленной, после ссоры, положившей свою руку на вашу грудь, — утром, в постели.
Ладошка лунатик..
А есть ведь и письма-лунатики, правда ведь, мой смуглый ангел?
Кошка крадётся к лицу, с грацией пантеры в джунглях или белорусского партизана.. в джунглях.
Приближается, и, тёплой лапкой, касается вашего носика. И ещё раз.. ещё.
Просто ей стало бесконечно одиноко ночью, словно она по ночам живёт на луне.
Она ищет в ночи — друга, как ищут порой в жизни — любимого человека.
Так память о любви, или о детстве, о чём-то самом важном, касается нас среди ночи.. чеширской, улыбчивой лапкой.
Удивительные по своей пронзительной нежности, мемуары Ольги Берггольц — о детстве и не только.
Не книжечка, а — Нарния взрослых.
Что вам приходит на ум — почему нам так редко «приходит» на сердце? Может тогда мир был бы.. лучше, — когда вы слышите — Дневные звёзды?
Поэтичный мираж?
Или вот, знаете, если в яркую синеву, запрокинуть лицо и не моргать, то в воздухе оживут мириады пульсирующих точек.
Я в детстве думал, что это — дневные звёзды, или даже — призраки умерших звёзд. а может и людей, а может и дети звёзд, резвящиеся босиком, в голубой траве неба: я искренне думал в детстве, что обладаю редким даром.
Потом этот дар обнаружился у бабушки, мамы, брата..
Я ещё надеялся: может.. у нас семейный дар?
Потом, «дар» обнаружился у всего садика…
Я чуть не свёл с ума целый садик, Это было апокалиптически-прекрасное зрелище: десятки детей стоят во дворике садика, запрокинув синхронно-лунатически, лица, в небо, и смотрят куда-то, в синеву, и блаженно улыбаются.
И воспитательница стоит.. и тоже, блаженно улыбается, как ребёнок.
Или вот ещё: в замечательном фильме Даррена Аронофски, — Ной, в Эдеме, днём, светили звёзды: совсем как.. на маковках русских церквей.
Чудесный образ, правда?
Всё как в любви: образ любимой, ещё до ночи и сна, нежным бессмертием мерцает в сердце, проступает ласковым светом, сквозь воспоминания детства, сквозь страницы рассказов Андрея Платонова и Берггольц, сквозь лиловую пенку в ванне, сквозь боттичеллиевую пенку в чае, и даже.. сквозь лиловую, весеннюю тьму полузакрытых век.
Я не знаю, может быть, Тарковский, подсмотрел дивный образ дневных звёзд, у Ольги Берггольц?
Помните, в Ивановом детстве, ребёнок, в солнечный день, заглядывает в глубокий тёмный колодец?
Он верит, что там, в доверчивой тьме неподвижного сна воды, отражаются звёзды.
Ольга, словно пророк, прошедший ад, предлагает читателю заглянуть в её душу, чтобы увидеть это чудо.
Образ — гениальный, нежно-апокалиптический.
Если прищуриться сердцем: вы ходите по парку, тоскуя по смуглому ангелу — ну, ладно: я хожу по парку и тоскую по смуглому ангелу.. я тоскую, мы тоскуем.. и вот, к нам, подходит прекрасная смуглая женщина, и, жестом лунатика, раскрывает плащик на груди, обнажая грудь — до бессмертия и сияния, и там, ласковой синеве груди — мерцают тихие звёзды.
Кадр из фильма Тарковского - Иваново детство
У Ольги Берггольц, получились не просто мемуары.
Их много у писателей и поэтов, объёмных, тучных и стройных, мечтательных.. как призрак-лунатик.
Бывают призраки-лунатики?
Нет, у Ольги, как и у Набокова в Других берегах, некий небесный порыв, дать душу — на ладони.
Воссоздать интимнейший водяной узор души, судьбы, который заметит ангел, после нашей смерти, подняв душу нашу, на свет, словно потерянное письмо — к богу.
Посмотрел специально на странице книги: 6 человек не дочитали эту малюсенькую книжечку.
Если честно, это — кошмар и варварство. Всё равно что взять котёнка с улицы и потом выбросить его, потому что..
Интересно, зачем люди вообще читают такие книги, где поэт, как перед богом — открывает свою измученную душу, или красоту своей души?
Просто.. чтобы — прочитать от скуки? Когда мы уже к искусству будем относиться не как к общепиту, где можно набить утробу и скрасить время, требуя, чтобы нас развлекали, а как — к храму, где читатель — чуточку молится, общаясь с ангелами в небе и в своей душе?
Если бы в конце времён, воскресли все поэты и писатели (кстати, сюжетец для интересного рассказа: в конце света, воскресли только они. Все люди умерли и никто больше не воскрес, и вот, красотой своих чувств, они должны...), и им нужно было бы сообща написать таинственную книгу о жизни, я бы хотел.. чтобы там было два образа из книги Ольги.
1) В детстве, Ольга слышала, как нянечка молилась в тёмном уголке перед иконкой: Светы Божи, Светы крепкий, Светы бессмертны, помилуй мя..
Но в детстве, наши ушки — словно живая память об ангелах: они всё слышат иначе (вот бы в любовных ссорах взрослых, иметь нам эти ушки детства, правда?)
Оля услышала иное, и навек изумилась: Цветы Божьи, Цветы крепкие, Цветы бессмертные, помилуйте нас..
Если бы я услышал такую молитву в детстве, решил бы, что у меня няня — заколдованная нимфа, превращённая в седую и тучную старушку.
Согласитесь, мир, в котором молятся живым и бессмертным цветам, как ангелам — кажется ещё фантастичнее, ранимее и таинственнее, чем мир — с богом и ангелами.
Такая молитва могла быть и у атеистов и у верующих. Могла бы помирить веру и безверие.
Всё в мире — цветы божьи: и стихи и звёзды и дивные глаза смуглого ангела и письмо от любимого, посреди ночи..
Словно умер бог и ангелы улетели на звёзды, и рай зарос цветами и грустью, и цветам молится одинокая, озябшая душа, среди звёзд..
А вот второй образ.
В блокадном Ленинграде, таинственно стали проявляться под дверями людей — листовки, тоже, своего рода — цветы.
Это были письма с «цепочками счастья».
В них было написано: эта цепочка была начата ещё в 1760 г.
Она передаётся от человека к человеку, как пожелание добра и света.
Передайте её другим людям. Если не передадите.. на 4-й день, будет горе.
Эта цепочка должна 4 раза обвить землю..
Не знали, кто это пишет: враги, чтобы свести с ума оголодавших и замёрзших ленинградцев?
Или.. свои? Какой-нибудь поэт, или влюблённый, сошедшие с ума от ужаса и горя?
Сюжет для фильма: люди, сквозь века, обнимаются друг с другом, и.. словно благодатный огонь, передают друг другу этот свет добра, чтобы тьма веков — осветилась.
В этот же день, Ольге позвонили. Ангелы?
Вы же знаете, что ангелы иногда звонят по телефону? Иногда даже ошибаются номером..
Звонила дальняя родственница. Сказала — бабушка, умирает, и нужно ехать на другой конец города — проститься.
Словно это было как-то связано с «цепочкой счастья».
Ольга, в душе — усомнилась, и вот.. сразу — тень смерти.
Есть гумилёвский заблудившийся трамвай, а есть трамвай Ольги Берггольц.
Она ехала в трамвае, и началась бомбёжка.
А Ольга, задумавшись, словно и не слышала ничего.
Трамвай остановился, все выбежали в укрытия..
Ольга сидела в трамвае, как.. лунатик воспоминания.
Вот сейчас попадёт в него бомба, и трамвай исчезнет в ласковом свете, как бы брызнувшим из земли, и окажется трамвай в 1760 году.
И Ольга, худенькая, перепуганная, выйдет в своём старом пальтишке и её ножка ступит на французскую брусчатку.
Кругом — смех детей, весна, влюблённая парочка обнимается на лавочке, Ольге улыбнулась прекрасная смуглая женщина, с удивительными глазами, чуточку разного цвета..
Меня как озарило: да это же тайный нарниев ключ к мемуарам Ольги!
Ключ к счастью, к той самой «цепочке счастья!».
Поясню: Ольга, разговаривая по телефону, с «ангелом», не хотела ехать к бабушке.
Она была очень занята. Везде — ад, каждый день кто-то умирает из близких..
И вдруг, Ольга словно бы поняла одну из тайн этой глупой жизни.
Она взглянула (хочется верить, что взглянула, потому что этого в мемуарах — нет), на жизнь, на Сейчас, как на память, а та можно взглянуть на мир — лишь чуточку умерев, словно ты на звезде или уже в старости, оглянулся сердцем — на прошлое.
И всё ложное, все проблемы, казавшиеся столь важными и неразрешимыми — растаяли как весенний снег, и засверкали из снега — цветы и травка души и любви!
Кстати, это удивительно хорошо работает и в любовных ссорах: просто представьте себя старым человеком, быть может.. в одиночестве, умирающем в маленькой, перепуганной как ребёнок, комнатке.
И вспомните о «неразрешимых» проблемах, препонах в любви.
Господи.. какой нелепой чепухой, похожей на игру слабоумного ребёнка с веточкой поломанной, повеет от эгоизма, сомнений, морали, страхов, гордыни, обид..
Ах, как вам захочется в тот же миг броситься к любимому человеку, сквозь года, века… забыв о молчании, обидах, и, выломав с ноги - дверь в его комнату…
Ну, ладно, с выломанной дверью я может и переборщил: вы так можете увидеть за дверью… седого и перепуганного возлюбленного, с замершей у рта — миндальным печеньем.
Оба — седые, зато — счастливые!
Этот же ключик к жизни, преодолевающий рок, (интересно.. когда все уже поймут, что рок — существует лишь для «человеческого и морали», и что если выйти за их пределы, став — сплошной душой и любовью, то наступит — рай и настоящее будущее, а не топтание и томление времени на месте), Ольга отыскала в своём сердечке, когда её, взрослую, в конце 30-х годов, уже седой отец, позвал утром.. в Зоопарк.
Господи! Какой к чёрту, Зоопарк!
У Ольги — жизнь под откос, завалы на работе, проблемы с любимым..
Может, отец — выпил? Вроде, нет.
Ольга не хотела ехать. И вдруг её озарило: отец хочет.. свозить её, не в Зоопарк, а страну — детства!
Я не знаю.. быть может Ольга сердцем почуяла (ангелом в себе; он есть в каждом: для него, любовь — равна жизни, а всё что мешает любви — мерзость и ложь), что уже скоро не будет счастья, что скоро.. война, и такая прогулка с папой, в следующий раз, будет.. в раю.
Ах, как же прав был Перси Шелли, писавший о том, что фантазия — это ангел сострадания, любви и добродетели.
Если бы мы только могли всегда ярко представлять, как больно или одиноко нашим близким и т.д! Как больно людям - жить! Да и не только людям.. Боли и одиночества было бы меньше на земле.
Если бы мы живо представили в сердце, что наш друг, родитель и т.д… умрёт, и мы никогда, никогда уже не увидимся, с каким самозабвением мы бросали наши ерундовые и «важные» дела, и забыв о чепуховых обидах, бросались к ним в объятия!
Наверно, мы бессознательно чувствуем, что мы — бессмертны, и этот отсвет бессмертия, действует как бы внахлёст и увечит нашу жизнь, души тех, кого мы любим, увечит самые дорогие мгновения жизни и чувств, которые.. умрут, и не повторятся ни в каком раю.
Прогулка Ольги с седым папой по Зоопарку.. пронзительна до слёз.
Она в 1000 раз более пронзительна, чем прогулка Данте в аду, со скучающим Вергилием.
Ольга, тоже, сначала ходила по Зоопарку скучающим Вергилием и смотрела на часы. Но потом.. всё поняла, и, нежно подыгрывая, радовалась, как девчонка, слону, львам, так похожим на загрустившие подсолнухи (это уже моё воспоминание, как я в детстве ходил с папой по полю с подсолнухами. Мне было 9 лет.. через год папа — умрёт, и я лишь в памяти и воображении буду снова и снова ходить с ним по полю, и на моём лице уже не будет скучающего выражения, а будет улыбка счастья, как в раю..
Может так и выглядит рай? Я и папа вновь ходим по полю с подсолнухами. Машина, словно бежевый ангел, стоит на обочине трассы, с открытым крылом.
Господи, пишу это, и слёзы подступают к горлу и глазам..).
Это и правда было похоже на прогулку по раю: Оля и её папа..
Как там в Евангелии? И времени больше не стало..
Но в Евангелии ничего не написано, про мороженое и ещё живого папу, с которым ты ходишь по стране детства.
Так что у Ольги, даже лучше..
Можно ли вернуть рай детства?
Иной раз кажется, что он, словно Град Китеж, от безумия жизни, погрузившись в голубые воды памяти.
Пронзительные страницы посвящены Одиссеевому возвращению Ольги — в Углич, где она провела пару лет в детстве, живя в церкви, спасаясь от голода и революционной суматохи.
Но приехала она уже в другую «страну».
Построили электростанцию, и многие места были затоплены.
В церкви — хранилось зерно.
Если не ошибаюсь, Вифлеем, где родился Христос, переводится как Дом хлеба.
С чисто художественной точки зрения — не знаю, выдумала ли это она, или ей помогала Муза Набокова. Кстати, Ольга просто обожала стихи Ходасевича, самого близкого друга Набокова. Узнал это из другой книги: дневника Ольги — изумительно читается о том, как Ольга словно бы вернулась в Ад, где всё не то и не так как в детстве.. и вдруг — чудо!
Её островок рая детства, сохранился на картине старого учителя, с которым она случайно встретилась: и та самая церковь с колоколами и звёздами на маковках, и речка и берёзовый сад..
Удивительно: словно шагреневая кожа из романа Бальзака, вся жизнь и рай детства, сжались до этой милой картины.
По своему символичны тем места в мемуарах, — некий пушкинский и вольтеровский реверанс царю-эпохе, — где Ольга писала об электростанции: словно свет, который она дала, осветил не только тёмные города и деревеньки дремучие, но и.. тьму Олиной памяти!
Господи.. только сейчас пришло на ум: да ведь это Пасха воспоминания! Детство Ольги было распято, затоплены те места, где она была счастлива.. и вот, свет детства — воскрес и осветил города!
Не чудо ли?
До слёз меня тронула история с нянечкой Оли (до этого места не дочитали те 6 несчастных, что закрыли эту книгу, отреклись от неё: всё равно что человек шёл по улице, и ему неведомый ангел предложил сокровища или подлинник картины Рафаэля, или показал рукопись неизвестного стиха Пушкина, и он.. прошёл мимо. Куда? Наверное.. в ад. Ад выглядит именно так. И предательство красоты. Я боюсь таких людей, больше, чем монстров из книг Стивена Кинга).
Она была «тёмной», необразованной женщиной, и страдала от этого сама.
Бывало, оставят с ней дома, маленькую Олю и её сестрёнку Машеньку.
Вечер. Огонь свечи, как лунатик, стоит у окна и бредит, шевеля устами света.
Нянечка сидит на стуле, закрыв глаза, и плачет, пытаясь петь..
Но песня обрывается снова и снова на первой строке. Прям рассказ Кинга, если бы.. он родился в России.
Оля с сестрёнкой, сидят на полу, притихшие, вот-вот тоже заплачут: Дуня! Дуня!! Не пой! Нам страшно!
Дуня мечтала научиться писать и читать.
Хотела написать письмо — брату, на родину, изувеченному на войне.
Фактически, это было бы письмо — в детство: Дуня, ещё совсем девчонка с косичкой, её спасает от рогатой коровы — братик.
Дуня смотрела на дар чтения и письма, как.. как.. мы, на Миелофон Алисы. Как на чудо и некий род телепатии.
И как же радостно, что благодаря Оле, читатель может прикоснуться к милой душе — нянечки, Дуни.
Не умея писать, она стала частью души Оли, живой частью её детства, как звёзды, травка на заре, и вот, мы теперь знаем о ней, о её боли и счастье, о её милом и храбром братике.
Может, мы все.. чуточку телепаты, соприкасаясь с искусством?
Незримая, та самая «цепочка счастья» связует нас, и Дунечку из 19 века, и Олю Берггольц, накрывшуюся в постели, в замёрзшем Ленинграде, тулупом, словно крылом..
Словно не стало больше — тел, и у всех стала одна душа и одна память добра и любви.
Может… это и есть, настоящее бессмертие?
Как думаешь, мой смуглый ангел?
В этом сиянии бессмертия, я и ты — вместе. И я… в этом бессмертии — телепат и чуточку ангел: потому что мысленно касаюсь твоих милых губ, и они, прямо сейчас - улыбаются. Я точно знаю, что они грустно улыбаются и думают обо мне.
Я даже вижу, что ты их робко коснулась пальчиком (главное, чтобы мой нежный "гипноза" не подействовал на кого-то ещё! В разных городах России. а быть может и за её пределами, сидит старушка седая, мужчина, тракторист в тулупе.. и со счастливой улыбкой касаются своих губ, читая эти строки. Не ревнуй, мой ангел!).
Да, твои милые губы сейчас тихо улыбаются мне.. как дневные звёзды.

Это не книга. Это настоящая находка!!! Читаешь, а кажется, что разговариваешь с автором, идешь с ним рядом и так же переживаешь его историю. Ее мысли понятны и просты, но в то же время очень глубоки. Сейчас, после прочтения, хочется сказать: "Это мое"

Сейчас модно пинать советских писателей. Так вот, не надо пинать Ольгу Берггольц, она очень настоящая.
Даже во все идеологические пассажи я с удовольствием верю, сама тот ещё эмоциональный ура-патриот, когда накатит.

Я уверена, что если не у каждого, то у большинства писателей есть Главная книга, которая всегда впереди. Самая любимая его, самая заветная, зовущая к себе неодолимо. Быть может, иногда, в одиночестве, писатель трепещет от восторга перед ее видением, пока никому не доступным, кроме него самого.

И каждый вечер, столбом встав перед иконкой, окаменев, выпучив глаза, Авдотья молилась изображению старика, спокойно кормящего медведя, изображению горестной избушки — сияющему своему за тремя ночами, далекому Гужову. <...>
— Светы божи, светы крепки, светы бессмертны, помилуйте мя.
Воображение перевело подслушанную молитву иначе — она была таинственна и прекрасна: «Цветы божьи, цветы крепкие, цветы бессмертные, помилуйте нас».
И тотчас же, легко и отрадно, мы поверили, что у бога в раю растут такие цветы — огромные, с дерево, неувядающие, крепкие и добрые; они светятся, как фонарики, и сделают все, что у них попросишь. И мы верили в божьи цветы, в их дивную силу, спокойно и радостно и с особым доверием просили:
— Цветы божьи, цветы крепкие, цветы бессмертные, помилуйте нас!

— Ну вот, — шелестела она еле слышно, но внятно, — ну, хоть одну внучку повидала… А Муська-то, Муська-то где?
— Она в Москве, бабушка…
— Москву-то… тоже бомбят?
— Тоже, бабушка…
— А где она, Москва? Ну, в какой стороне?
Не совсем поняв ее вопрос, я наугад указала на стену, возле которой она лежала.
— Вот в этой стороне, бабушка.
Она чуть-чуть повернулась к стене и вновь подняла свою огромную натруженную руку и небольшим крестом — на большой-то у нее уже не было сил — благословила ее, прошелестев:
— Спаси, господи, рабу твою Марию и красную твою столицу Москву…










Другие издания


