Иван Васильевич Болдин, генерал-полковник. Как и большинство «детей» октябрьского переворота 1917 года, Иван Васильевич также измазался революционными нечистотами. Другое дело, что не настолько сильно, как иные сыны Октября, впоследствии занявшие ключевые места на верхушке власти. После учебы на курсах «Выстрел» он был назначен командиром и комиссаром отдельного Московского стрелкового полка. В печальных традициях России, этот полк был сделан образцово-показательным. Полк оказался единственным, на который большевики насобирали денег, одели и вооружили курсантов, присвоили ему запоминающееся имя и выставили на витрину военного коммунизма. «- Вы обязаны твердо усвоить, товарищ Болдин, полк будет столичным, пока единственным в Москве. Следовательно, он должен стать образцовым во всех отношениях. Многие заморские деятели, - на слове «деятели» командующий сделал ударение, - стремятся посетить нашу страну, значит в первую очередь Москву, хотят «пощупать» что за «чудо» эти Советы.» В это полк даже зачислили самого Всеволода Эмильевича Мейерхольда. Артист вышагивал на параде в новехонькой форме. Отпуская шутки над тем, что у царской России своего ничего не было, большевики, тем не менее, ничуть не стеснялись того, что они сами занимаются банальным надуванием мыльных пузырей. «Одной из первых посетила полк делегация английских профсоюзов. Англичане ходили по всей территории полка и немало удивлялись. На кухне они пробовали красноармейскую пищу, в казармах пристально разглядывали постели, беседовали с красноармейцами. Возглавлявший делегацию Персель спросил: - А на какие же средства вы живете и так широко принимаете гостей?
- Государство платит нам хорошее жалование. Так что и на жизнь вполне хватает, и для того, чтобы гостей принять.» Когда другие гости задавали вопрос о том, сколько часов курсанты изучают военное дело, то гостям отвечали, что изучают военное дело целый день. А ведь в политбеседах бойцам рассказывали про проклятых англичан, которые препятствовали сбору хлеба и так далее. Но тем не менее, заставляли солдат лебезить перед ними. Вот так и учился потихоньку Иван Васильевич искусству врать, в смысле дипломатии. Позднее его посылают в Латвию, в военную миссию. После Латвии Болдин был назначен командующим войсками Одесского военного округа, а в сентябре 1940 года переведен в Западный Особый военный округ на должность первого заместителя командующего войсками. С этого, пожалуй, и начинается самое интересное в мемуарах. Прежде всего, интересна фигура Д.Г. Павлова. Этого персонажа часто изображают одной из самых невинных жертв кровавого Сталина. Вот как товарищ Павлов встретил начало войны. Встретил он ее в театре. «Неожиданно в нашей ложе показался начальник разведотдела штаба Западного Особого военного округа полковник С. В. Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д. Г. Павлову, он что-то тихо прошептал.
- Этого не может быть, - послышалось в ответ. Начальник разведотдела удалился.
- Чепуха какая-то, - вполголоса обратился ко мне Павлов. - Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы.
Затем Павлов слегка коснулся моей руки и, приложив палец к губам, показал на сцену, где изображались события гражданской войны.»
Потом Павлов вообще стремился то ли сбежать, то ли спрятаться от ответственности, пытаясь оставить Болдина вместо себя и уехать в Белосток. Немцы уже непрерывно бомбят окрестные города, Тимошенко звонит периодически и задает вопрос дня «как дела?». А немцы бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты. Снова звонит Тимошенко. «Выслушав меня, С. К. Тимошенко говорит: - Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам. - Как же так? - кричу в трубку. - Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!» Сомнительно, что функционирование системы тогда полностью зависело от слова Сталина. А если бы вообще связи не было? Наконец, нарком дает добро вскрыть «красный пакет», в котором изложен порядок действий, на случай нарушения врагом границы. Да вот беда, все сроки уже вышли, немцы давно заняли те города, на защиту которых должны были выступить, в соответствии с планом пакета, наши войска. Болдин тот еще «красавец». Даже своей жене он не говорит о начале войны, остается догадываться о том, что было в голове у заместителя командующего Западным округом. «- Дела, дорогая, дела, - говорю уверенным голосом, без всякого намека на серьезность положения, точно еду на очередные учения, а не на войну. Прощаюсь, уверяю, что все будет хорошо, и покидаю дом.» Павлов, тем временем, вообще абстрагируется от происходящего, дает ничего не значащие распоряжения. Снова возникает вопрос, почему Болдин продолжает действовать с оглядкой на Павлова, понимая настрой последнего на поражение? Правда, Иван Васильевич делает небольшое пояснение по поводу Павлова. «Много лет спустя, уже после войны, мне стало известно, что Павлов давал моей несуществующей ударной группе одно боевое распоряжение за другим, совершенно не интересуясь, доходят ли они до меня, не подумав о том, реальны ли они в той обстановке, какая сложилась на Западном фронте. Зачем понадобилось Павлову издавать эти распоряжения? Кому он направлял их? Возможно, они служили только для того, чтобы создавать перед Москвой видимость, будто на Западном фронте предпринимаются какие-то меры для противодействия наступающему врагу? Ни одного из этих распоряжений я не получил, и остались они в военных архивах как тяжкое напоминание о трагедии первых дней войны...» Маршал Кулик прибывает на место, пугается происходящего и быстренько отбывает назад к Тимошенко. Воевать было нечем, патроны не выдали, а танки наши сами сожгли. Солдаты просто выкидывали винтовки. «Почему без оружия? - спрашиваю. Немолодой красноармеец Гундоров с густыми отвислыми усами отвечает: - А зачем оно, если патронов нет?» Вероятно, наблюдая поведение того же Павлова, некоторые бойцы предпочитают переодеваться в гражданскую одежду. «- Опасно ходить в форме,- объясняет один из переодетых, оказавшийся старшим лейтенантом. - Кругом фашисты, да и свое кулачье снова клыки показало.» иван Васильевич пресекает на корню такие панические настроения, сколачивает вокруг себя остатки наших войск. Из вражеского окружения вместе со ним вышло 1654 вооруженных бойца и командира. За сорок пять дней рейда по тылам противника они уничтожили несколько вражеских штабов, 26 танков, 1049 грузовых, легковых и штабных машин, 147 мотоциклов, пять батареи артиллерии, четыре миномета, 15 станковых и 8 ручных пулеметов, один самолет и несколько вражеских складов, среди которых один с авиабомбами. Его назначают командующим 50-й армии и ставят задачу защищать Тулу. Против 50-й армии противник сосредоточил три танковые, три пехотные и одну мотострелковую дивизии, а всего шестьдесят тысяч войск, шестьсот танков, свыше тысячи орудий и триста самолетов. Немцы имели тройное превосходство в артиллерии и десятикратное в танках. Здесь мы снова встречаемся с К.Л. Сорокиным, бригадным комиссаром 50-й армии. Сорокин в своих мемуарах описывал фрагмент своего противостояния с начальником ПВО, у которого 50-я армия изъяла в свою пользу несколько зенитных установок для отражения танковых атак. Оказывается, Константин Леонтьевич рассказал еще не все. Несмотря на то, что хваленные танкисты Гудериана разбегались от обстрелов наших зенитчиков, которые, стреляя болванками, они легко пробивали даже лобовую броню, командир зенитно-артиллерийской дивизии генерал-майор Овчинников был очень расстроен. «- Товарищ командующий, - обратился он, - снова вынужден вас предупредить, что считаю совершенно неправильным использование зенитных средств для борьбы с танками. Я несу полную ответственность за благополучие в воздухе и не могу допустить, чтобы ваша армия и город оставались без защиты от воздушного противника. Прошу отдать приказ об использовании зенитной артиллерии лишь по ее прямому назначению.
Я сдержал себя, хотя все во мне кипело от негодования.
Ответил Овчинникову, не повышая г
- Прошу, товарищ генерал, помнить, что армией командую я. А вообще-то ваши суждения считаю глубоко консервативными. Они в корне ошибочны и даже вредны.
- Каждый обязан следить за тем, что ему доверено, - заметно нервничая, возразил он. - Меня, товарищ командующий, учили так: любое оружие должно использоваться только по своему назначению.
- Я не хуже вас понимаю, что зенитки призваны бороться с вражеской авиацией. Поэтому не все орудия направляю на борьбу с танками, а только часть их. Кстати, товарищ Овчинников, вам бы следовало шире смотреть на свои обязанности и понять, что в настоящее время для нас опаснее не столько авиация, сколько танки врага. Если танки прорвутся в город, а без помощи зенитчиков это вполне возможно, то вам нечего будет оборонять от нападения с воздуха. К тому же, у меня имеются сведения, что гитлеровское командование не думает бомбить Тулу. Оно рассчитывает взять город целым, чтобы использовать его промышленность в своих целях.
х.
Овчин
- Учтите, - говорю я ему, - и впредь буду, когда найду нужным, использовать зенитчиков против вражеских танков. Если не согласны, можете на меня жаловаться в штаб фронта.
б фронта.
-Я не подчинен штабу фронта,
- Жалуйтесь куда хотите, даже в Москву.
те, даже в Москву.
И Овчинников пожаловался. Вскоре после нашей беседы по
- Товарищ Болдин, голубчик мой, - как всегда приветливо, начал он. - Что у вас стряслось? Генерал Овчинников обижается, говорит, будто вы используете зенитную артиллерию не по назначению.
ртиллерию не по назначению.
Я доложил начальнику Генера
- Генерал Овчинников мыслит однобоко. А я считаю, что технику надо применять там, где она в настоящее время нужнее и может принести больше пользы. - Когда я сообщил маршалу о результатах применения зенитных средств в борьбе с танками, он сказал:
- Ну, голубчик, сами хорошенько разберитесь что к чему и все споры решите на месте. Вы достаточно ответственные люди. Делайте так, как подсказывает обстановка. Вам виднее.
- Товарищ маршал, я категорически предупредил генерала Овчинникова: если он будет мешать мне, отстраню его.
- А вот этого делать нет надобности. Постарайтесь доказать свою правоту...
остарайтесь доказать свою правоту...
После этого Овчинников вынужден был отступить. А я по-прежнему выдвигал на передовые позиции 85-миллиметровые пушки, и наши замечательные зенитчики продолжали уничтожать вражеские танки прямой наводкой.» Вот такое вот отношение к войне было у всех разное. И это в то время, когда немцы были в двух шагах от Москвы, и когда редакции берлинских газет получили приказ при подготовке номеров на 2 декабря оставить пустые места для сообщений германского командования…
За что можно уважать Ивана Васильевича, так это за его прямоту. Он не тушевался, по крайней мере в мемуарах, перед начальством. Когда у него, буквально накануне наступления, захотели забрать часть армии, то он взбунтовался. Конечно, после прочтения уже более 150 книг из серии «военные мемуары», можно с уверенностью сказать, что такие случаи были правилом, нежели исключением. И нельзя к этому относиться неоднозначно. «-Значит, забираете половину армии? -спрашиваю Попова. Он молчит. - Тогда мне здесь делать нечего. Я не намерен плестись в хвосте группы Казакова. Вы лишаете меня доверия, а в таком случае продолжать командование армией не считаю возможным. Кроме того, товарищ командующий, ваше решение является незаслуженной обидой пятидесятой армии. Она достойна лучшего отношения.» Остается сожалеть только о том, что не все генералы были такими смелыми. Хотя, бунтовщиков быстро ставили на место, не давая боеприпасов. «Но сильный артиллерийский огонь, который мы не могли подавить из-за недостатка снарядов, и удары гитлеровской авиации по боевым порядкам наших войск вынудили остановить наступление. С болью в сердце наблюдали мы, как таяли цепи атакующих. Генерал Попов приказал ввести в бой кавалеристов Крюкова. Но и это не изменило положения, тем более что противник бросил против конников танки.» Или вот еще пример, с тем же Поповым. «- Я пригласил вас, Иван Васильевич, - начал генерал Попов, - вот по какому делу. Думаю, согласитесь, что не к лицу нам сидеть, выжидая манны небесной. Вам предстоит произвести быструю и скрытную перегруппировку войск в район Кирова.» и почему-то совсем не удивляет, что, как пишет сам Болдин, «район сосредоточения совпал с местом, по которому в течение двух лет проходила вражеская полоса обороны.» За время войны наших солдат всячески науськивали на немцев, приводили все новые и новые доказательства их жестокости и зверств. А потом все вдруг оказывается обычным пшиком. Вся вина за преступления плавно сползает на дядюшку Гитлера, а вина таких деятелей, как Павлов, Гордов, Кулик, Тимошенко и Жуков плавно переползает на плечи стеснительного Сталина. И вот уже Иван Васильевич спешит впрыгнуть в поезд демократии. Если не врет, то он радуется, узнав, что бывшие гитлеровские генералы Мюллер и Бамлер порвали со своим прошлым, живут в Германской Демократической Республике, ведут большую и полезную работу по обеспечению мира и укреплению дружбы между двумя германскими государствами, отдают много сил пропаганде дружбы народов Советского Союза и ГДР. Радуется тому, что наши солдаты, потеряв свои семьи, работают на благо немецкой Германии и даже восстанавливают немецкие театры. «
- Товарищ генерал, я работал на строительстве театра. Наша бригада каменщиков вывела под крышу стену. А билеты в театр не все получили. Как-то обидно.»
ы в театр не все получили. Как-то обидно.»
Сразу вспоминаются слова героя популярного фильма. К сожалению, они и сегодня актуальны. Аминь!