На трудном перевале

Рейтинг LiveLib

3,0

3 оценки

• 5
  0%
• 4
  33%
• 3
  33%
• 2
  33%
• 1
  0%

Ваша оценка

Отметить эмоции

Прочитали 3Хотят прочитать 9

Рецензии

• 

  Аноним14 марта 2019 г.

  «— Стойте, Александр Иванович! Ведь это же революция! Люди не ангелы!»

  «Бесплодная победа — тоже поражение, и причина этого всегда одна и та же — тупоумие и безграмотность командного состава.»
  «— Революция не мстит, а прощает.»
  
  Александр Иванович Верховский
  Судьба этого человека может служить печальным примером всей бесперспективности измены присяге или, как говорят летчики: «если вышел на боевой курс – то отклоняться уже нельзя». Верховский, сперва, не принял Октябрьской революции. Вскоре после Октября он примкнул к правым эсерам и встал на путь борьбы с Советской властью. Более того, в 1918 году А. И. Верховский опубликовал свой дневник за 1914–1917 гг. под названием «Россия на Голгофе». Но потом, сделав разворот на 180 градусов, он вступает в Красную Армию. Мемуары его интересны прежде всего тем, что из них можно выцедить более-менее точную биографию основных деятелей, спровоцировавших и осуществивших октябрьский переворот, стимулировавших отречение царя и крах страны в первой мировой войне.
  Будучи офицером Генерального штаба, Верховский свое первое столкновение с большой политикой начинает в Сербии, куда он был направлен с заданием изучить причины её побед в борьбе с Турцией и Болгарией. Не задавая вопросы о том, кому это выгодно, Александр Иванович читает труды немецких генералов. Но не всех, а тех, кого навязывали к чтению в России. Например, генерала Бернгарди, писавшего о том, что Германия оставит побежденным только одни глаза, для того чтобы они могли оплакивать свой позор. Если проводить причинно-следственную связь, то можно легко провести биссектрису от «внезапной» популярности Толстого с его мифическими идеями о социалистическом строе к популярности этих трудов среди офицерства и их последующего полу-изгнания из армии как раз накануне войны. Верховский тоже не захотел уподобляться воинственным немецким генералам и предпочел «нюхать» ромашки «а-ля граф Толстоff». За это он был разжалован и сослан в действовавшую против Японии армию. Как разжаловали, так и вернули. Видимо, уже тогда готовился подбор царского генералитета, способного «слить» царя-батюшку по приказу.
  Генералитет в лицах. Верховский практически каждому из них дает характеристику в стиле: они все пьяные в черном тарантасе, а я на белом коне. Но, как известно, и вне загса гуляют невесты. Итак:
  

  • Яков Григорьевич Жилинский – в 1898 году был военным агентом на Кубе при испанской армии во время испано-американской войны, а затем делегатом от Военного министерства на конференции в Гааге. По мнению Верховского – « ставленник Марии Федоровны; он тесно связан с её двором и считает, что ему море по колено». С июля 1914 года назначен главнокомандующим Северо-Западного фронта. Из-за его ошибок потерпела поражение 2-я русская армия, около 6 тыс. военнослужащих которой погибли, почти 50 тыс. попали в плен. В результате чего был сорван захват Восточной Пруссии. После этого был снят с должности и назначен представителем русского командования в Союзном Совете во Франции. После революции был расстрелян большевиками.
  • Александр Васильевич Самсонов – командующий той самой 2-й русской армии, потерпевшей поражение. По характеристике Верховского «просто строевой генерал». «Мне потом говорили офицеры штаба, что надвигавшаяся катастрофа была всем ясна как день, но никто, кроме одного из молодых офицеров штаба, не нашел в себе гражданского мужества сказать это. Не сделал этого и Самсонов». Пытаясь пробиться к своим из окружения, покончил с собой выстрелом из револьвера.
  • Павел Карлович Ренненкампф – не пошел на соединение с 2-й русской армией. Это позволило немецким войскам выйти из-под удара, перегруппироваться и контратаковать, что послужило одной из главных причин последующего поражения 2-й армии. Так же, как и Жилинский, «Ренненкампф был приветливо принят при дворе Марии Федоровны; её приближенный и доверенный генерал граф Шувалов состоял при Ренненкампфе генералом для поручений». Расстрелян в 1918 году большевиками.

  
  Делая небольшое отступление, можно предположить, что именно благодаря русско-японской войне, боевые действия происходили слишком далеко для того, чтобы проверять точность бравурных генеральских докладов, на руководящие должности выдвинулись генералы, не далеко ушедших от вышеупомянутых «военачальников». В кулуарных беседах среди российских олигархов тех лет, ведущую скрипку среди которых играла группа промышленника Лианозова, решали, на какого ферзя можно делать ставку, а на какого – нет. «— Это люди, выросшие из русско-японской войны. В Генеральном штабе, который я ближе знаю, есть группа полковника Головина — молодая профессура, пытавшаяся реформировать военную академию, но разогнанная царем по захолустьям командовать полками; строевые командиры, среди которых выделяются имена Крымова, Деникина, Стогова; военные писатели с Новицким во главе.» Попутно шли споры о том, как повлиять на царя управляемым кризисом в производстве снар

  • Николай Иудович Иванов - генерал-адъютант. «Это был седовласый старик с длинной бородой; он был маленького роста, выглядел простачком, но его бесцветные, усталые глазки смотрели хитро. Иванов выдвинулся во время русско-японской войны. Командуя 3-м Сибирским корпусом, он умел среди общих неудач этой войны ловко и вовремя выводить свои части из-под ударов и тем избежал тяжких поражений, преследовавших генералов, более твердых в исполнении своего долга. Это принесло Иванову известную популярность в армии. Но главное заключалось, конечно, не в этом. Он был подчеркнуто богомолен и с благоговением относился к своему императору, которого в знак обожания целовал по старому русскому обычаю в плечико. Зная о его преданности, царь выдвигал Николая Иудовича (в армии его звали просто Иудушкой) на высшие командные должности». «Обращаясь к согнанным галичанам, Николай 22 апреля произнес во Львове полные «исторического» значения слова: «Да будет единая, могучая нераздельная Русь». 22 апреля император произнес эти слова, а 1 мая фланг Макензена опрокинул 3-ю русскую армию и стал гнать Иванова с исконной русской вотчины.»
  • Лавр Георгиевич Корнилов – «В первом же сражении, в котором участвовала дивизия Корнилова, он вылез без надобности вперед, имея против себя превосходящие силы противника, не выполнил приказа отойти и был спасен от окружения лишь мужественной атакой 12-й кавалерийской дивизии. Его авантюристические выходки этим не ограничились. Личное мужество создавало ему известный ореол в обстановке, где такое мужество было редким явлением среди высшего командования. Оно давало ему также некоторое основание относиться с презрением к окружающим. В трудные минуты боя войска видели его под огнем и за это прощали ему ошибки в руководстве, обвиняя за неудачи соседей.»

  .»

После совместного (со стороны военных и промышленников) давления на царя, император наконец согласился призвать «живые силы» общества, для того чтобы промышленность и торговля пришли на помощь в снабжении армии всем необходимым и в первую очередь снарядами и патронами. По всей России создавались военно-промышленные комитеты: в Москве — во главе с председателем Городской думы Челноковым и Гучковым; в Петрограде руководящую роль взял на себя член Государственной думы Коновалов; в Киеве выдвигался крупный землевладелец и сахарозаводчик Терещенко, миллионер, либерал и большой поклонн
• Генерал Алексеев - загруженный громадным объемом чисто технической работы, не мог подняться до скольких-нибудь широких обобщений. Его оперативные планы не выходили из рамок посредственности. Их достоинство состояло в том, что они были технически верно рассчитаны, проводились планомерно и не требовали от войск лишнего напряжения. Крупный начальник должен уметь смотреть на боевую действительность своими глазами. Алексеев же нигде дальше своего кабинета в Могилеве не бывал. «— Почему же Алексеев не сменит тех людей, которым он, и не без основания, не доверяет? — спросил я.
спросил я.
— Очень просто! Когда он этот вопрос поставил перед императором, тот очень вежливо, но твердо сказал ему: «Занимайтесь, Михаил Васильевич, своей оперативной «кухней», а назначение генералов есть дело большой политики, и это я буду держать в своих руках».

Флотом командовал адмирал Эбергард, тот самый, который бесчеловечно подавил вспыхнувшее в 1912 году, после семилетнего затишья, революционное движение черноморских моряков. После того, как немцы безнаказанно начали топить госпитальные суда с раненными, вместо Эбергарда назначили Колчака. «Это назначение молодого адмирала потрясло всех: он был выдвинут в нарушение всяких прав старшинства, в обход целого ряда лично известных царю адмиралов и несмотря на то, что его близость с думскими кругами была известна императору.» В это время в стране стали слышны голоса председателя земского и городского союза князя Львова, известного лидера русской буржуазной общественности городского головы Москвы и представителя московской торговли Челнокова, председателя Государственной думы и крупного помещика Родзянко. К ним вынужден был прислушиваться сам Николай. Выдвижение Колчака было первой крупной победой этих кругов. Им казалось, что именно Колчак способен осуществить операцию по овладению Босфором и вывести Россию на мировые торговые пути Востока. Колчак начал активно ставить мины в Черном море и вскоре на одной из них подорвался немецкий крейсер «Гебен». «На одной из этих мин и подорвался «Гебен», который до конца войны так и не мог больше выйти в море, ибо доков для его ремонта в Константинополе не было. Черное море в несколько дней оказалось свободным от сил неприятеля. Колчак и те, кто его поставили, могли торжествовать». Между Францией, Англией и Россией существовал тайный договор. Согласно договору, в случае победы над Германией и Турцией, России был обещан Босфор. Чтобы ускорить победу немцев, к войне присоединилась Румыния. Присоединилась для того, чтобы моментально слиться, несмотря на военных советников от России, которые сидели при румынском штабе. Николай, либо намеренно, либо по глупости, не принял всерьез известия о быстром продвижении немцев к Бухаресту и на просьбы о помощи телеграфировал: «Верховный главнокомандующий высочайше повелеть соизволил... командировать в Румынию для оказания помощи... партизанский отряд имени кавалерист-девицы Дуровой». И только потом, когда было уже поздно, в Румынию направили один из лучших русских корпусов — 8-й под командованием генерала Деникина, а также 2-ю и 18-ю дивизии. Немцы обстреливали форты Бухареста из тяжелых орудий. Пехота румын брала ружья на плечо и уходила на восток. Столица же Румынии продолжала жить своей обычной мирной жизнью, не интересуясь тем, кто через несколько часов будет хозяином города. Кафе были открыты и полны посетителей. Русские войска стояли на станции в эшелонах, но румынские дороги не везли их. «Беляев прекрасно знал, почему железные дороги бездействовали. Они были в руках людей, связанных с германским капиталом.» Верховский пробует доложить самолично царю о событиях в Румынии, но царь уклоняется от беседы. «— О здоровье генерала Беляева я не могу доложить ничего, но должен сказать вашему величеству, что в Румынии идет прямая измена русскому делу.
Можно было ожидать, что за этим последует простой и естественный вопрос: «В чем же дело, что это за измена?» Но император сделал вид, что ничего не понял. Повысив голос, он сказал мне:
— Передайте генералу Беляеву, что я его благодарю за верную службу.»
А на войну уже были призваны все, кто был годен к воинской службе. В России из 25 миллионов человек военнообязанных в возрасте от 18 до 45 лет в рядах армии было к январю 1917 года около 11 миллионов человек. Полтора миллиона выбыло из строя убитыми и столько же тяжелоранеными. Около трех миллионов легкораненых лежало в госпиталях. Два миллиона сдались в плен и два миллиона находились в бегах. Остальные пять миллионов работали для обороны на железных дорогах, военных заводах и т. д. Все призывные контингенты были исчерпаны. Ежемесячно армия требовала 250 тысяч человек для пополнения неизбежных потерь от болезней, ран, сдачи в плен и дезертирства.

«— Император считает, что если в этом вопросе сделать хотя бы одну уступку, как это сделал Людовик XVI, то потом уже нельзя будет остановить стихийное развитие событий. В его глазах ответственное правительство — это первый для него шаг на плаху!»

В этот тяжелый момент для России, немцы ей делают предложение, от которого не мог бы отказаться не только лишь каждый – они предлагают заключить сепаратный мир. Взамен они «предлагают Босфор и украинскую часть Галиции; предлагают воссоздать Польшу, поделенную между Германией, Австрией и Россией; Боснию и Герцеговину они готовы вернуть Сербии; Эльзас и Лотарингию — Франции. Только своего главного врага — Англию они хотят пощипать, отобрав её колониальные владения.» Но проблема в том, что над Россией висит дамоклов меч долга. «— Мы имеем уже сейчас без малого 100 миллиардов долга, по которому нам после заключения мира придется ежегодно платить пять миллиардов в счет процентов». Царя в верности союзникам поддерживают и группы промышленников. «Англо-французский капитал нам не страшен; он нам необходим. Он приходит в Россию и помогает русской промышленности создавать у себя новые заводы, фабрики, шахты. Он содействует экономическому процветанию России. Германия же, если она победит, завалит Россию дешевой продукцией своих заводов и убьет нашу промышленность. Германия должна быть раздавлена, как самый опасный конкурент создающейся русской фабрики.» Вот тогда-то олигархов и появляются влажные мечты создать «пролетарскую армию» под своей командой, чтобы её усилиями заставить правительство пойти на уступки Думе. В Петрограде прошла межсоюзническая конференция. «русские политические деятели просили помощи у своих заграничных друзей; они мечтали вывезти царя и Александру Федоровну из России и поставить регентом Михаила. С ним уже договорились. Он прекрасно понимал необходимость создания ответственного правительства из думских кругов». «Челноков, городской голова Москвы, и князь Львов, председатель Союза земств и городов, воспользовались пребыванием английской миссии и просили главу этой миссии лорда Мильнера использовать свой авторитет для давления на императора».
Новым местом службы Верховского становится Черноморский флот, как ни странно бы это не выглядело. Сухопутного генерала назначили в штаб Черноморской дивизии. Дивизия только создавалась. «Формирование дивизии шло с большим трудом. Все ресурсы России в это время были исчерпаны. Пришлось искать необходимое по всей стране. Солдат дали из запасных полков питерской гвардии. Коней скрепя сердце дал Одесский военный округ; повозки почему-то нельзя было получить нигде, кроме как в Москве. Оружие и артиллерию — в Петрограде. За всем этим приходилось ездить, лично просить, торопить, хлопотать». Спешили потому, что в марте — апреле, в месяцы тихих погод на Черном море, предполагалось начать подготовку к десанту на Босфор. Получается, что создание особой Черноморской дивизии было словно сигналом немцам от Николая о том, что заключение сепаратного мира не будет. Революция «грянула» как раз тогда, когда десантная операция должна была начаться. Верховский начинает в мемуарах строить из себя эдакого постороннего наблюдателя «а-ля Жан-Жак Руссо». «Служащие рассказывали нам, что на одной станции был такой случай: солдаты принялись громить буфет. Молодой офицер, комендант станции, попробовал их урезонить. Они набросились на него. Он бежал и заперся в вагоне, стоявшем на запасном пути. Толпа подожгла вагон и сожгла его вместе с офицером. Эти картины оставили во мне тяжелый след. Ведь менять надо старый строй на что-то лучшее. Только за это лучшее и стоит бороться, для того чтобы жизнь стала светлее, чище. Так я по крайней мере понимал дело.» Но ему быстро заткнули рот простой фразой: «— Стойте, Александр Иванович! Ведь это же революция! Люди не ангелы!»
Верховский детально описывает, как на кораблях флота вспыхивали очаги недовольства, перераставшие в бунт. «Один центр возник на линейном корабле «Георгий Победоносец», стоявшем на мертвых якорях у Графской пристани. Это была плавучая казарма, отведенная под штаб Колчака. Сам корабль ни в какую операцию по старости идти не мог, но на нем находился центр, противоположный возникшему на линейном корабле «Три Святителя», которому по боевой диспозиции предстояло во время атаки Босфора привлечь на себя огонь турецких батарей. Группа матросов этого корабля с ненавистью слушала разговоры о необходимости жертвовать своими жизнями для завоевания российской буржуазией Константинополя. Но к «Георгию» тянулись такие матерые зубры, как запивоха и мордобоец князь Трубецкой, адмирал Погуляев, Веселкин, а также подавляющая масса офицеров, сверхсрочных «шкур» и та часть матросов, которой дальнейшее развитие революции не сулило ничего хорошего. А таких было много, ибо флот комплектовался в основном из среды зажиточного крестьянства Мелитопольщиины, Одесщины и Крыма». То ли люди на Черноморском флоте оказались добрее, то ли на них произвело впечатление показательное убиение адмиралов и офицеров на Балтике, но в Севастополе переворот произошел довольно мирно. Даже флаг в Севастополе сохранили, его лишь перевертывали так, чтобы не синяя, а красная полоса была наверху. Позднее, когда Верховский прибыл в Петроград для переписывания уставов по-новому, то в городе на пасху были вывешены лишь красные флаги. «Революционеры» хотели создать республику французского типа и в то же время, приводили в пример Англию, которая сохранила единство империи в 450 млн. жителей. На фронтах уже началось «братание». Нужна была твердая рука, чтобы навести порядок. Кто-то предложил кандидатуру Колчака, которому и дали возможность проявить себя. Его первым поручением стал арест Александры Федоровны. Это сразу создало ему некоторый авторитет.
«Массы должны видеть, что власть делает все возможное для заключения мира. К черту Дарданеллы, Армению и Персию!»
Постоянно муссировались слова «великих» (провокаторов) типа Плеханова и Жореса, которые оправдывали кровавые жертвы. «Не забывайте слова Жореса: «Социальная справедливость неразрывно связана с национальной независимостью. Путь осуществления социальных идеалов на земле — путь медленный, через море крови и горы трупов.» В армии начались перестановки. «— Лучшее передовое и прогрессивное офицерство теперь выдвигается на высшие должности, не говоря уже о том, что главнокомандующим назначен генерал Алексеев, один из самых честных и мужественных людей в старшем командовании. К нему начальником штаба назначен Деникин — лучший командир корпуса мировой войны и человек, ясно высказывающий свои либеральные взгляды. Генерал Новицкий сделан товарищем министра. Свечин — начальником штаба. Наконец генерал Корнилов — рыцарь без страха и упрека, бежавший из австрийского плена, как молодой корнет, назначен главнокомандующим Петроградского округа.» Те олигархи, которые мечтали о быстром перевороте, начинают лить слезы «раскаяния». «Я мечтал осуществить переворот, не вызывая массы на борьбу. На 1 марта был назначен внутренний дворцовый переворот. Группа твердых людей («Во главе с Крымовым, Гучковым и Терещенко», — прошептал мне на ухо мой сосед) должна была собраться в Питере и на перегоне между Царским Селом и столицей проникнуть в царский поезд, арестовать царя и выслать его немедленно за границу. Согласие некоторых иностранных правительств было получено. Они знали, что царь собирался заключить с Германией сепаратный мир». Но что-то пошло не так…
Доверием у большевиков пользовались те, кто недавно разрушал флот и армию и с этим ничего нельзя было поделать. «В период борьбы с царской властью Пампулов из подполья делал все, чтобы развалить царский флот; поэтому теперь ему верили, когда он звал к укреплению флота «революционной» России.» Тем не менее, большая часть офицеров и матросов флота все еще были готовы и выступали за захват Босфора. «Если турки будут твердо знать, что мы не можем предпринять никаких активных действий против Константинополя, говорил Колчак, они снимут все дивизии, охраняющие побережье Черного моря, и переведут их против нашего фронта в Галиции. Немцы держат там свой флот — «Гебена» и «Бреслау», не дают туркам возможности пользоваться им; надо выбросить немцев с Босфора, восстановив там власть турок, а затем можно будет «нейтрализовать» его так, как нам захочется!» И здесь, очень вовремя появляются апрельские тезисы дедушки Ленина, начитавшись которых, матросы начали кричать: «Никакой поддержки Колчаку». От операции «босфор» народ отвлекли операцией «похороны». «К этому времени другое заняло общее внимание; надо было найти и торжественно похоронить жертвы восстания 1905 и 1912 годов. Сотни добровольцев бросились на поиски; были найдены останки лейтенанта Шмидта и его товарищей на острове Березань. В Инкерманской долине были отрыты могилы казненных в 1912 году.» Верховский стремится угодить «революционерам» на всякий лад. Когда к нему явились делегаты матросы-украинцы с корабля «Воля» с желто-голубым флагом, он сразу рассказал им о том, что «что многие государства, например, великие «демократии» мира — Англия, Америка, Швейцария и даже Германия, были государствами федеративными». Он даже прочитал лекцию на эту тему для матросни. После лекции, одна из знакомых сказала Верховскому: «Вы избрали плохую тему для того, чтобы подыгрываться к черни. На этом карьеру не сделаете». После крупного поражения на фронте (более 60 тыс. погибших, русские войска начали беспорядочно отступать) Корнилов, изгнанный в свое время из Петрограда революционными войсками, оказался как раз на месте действия в качестве командующего 8-й армией. Генерал Алексеев сказал про него, что это «человек с сердцем льва, но умом барана». Комиссары Временного правительства, находившиеся на этом наиболее ответственном участке, воспользовались обстановкой. Савинков, его помощник Гобеччио и комиссар 8-й армии (которой командовал Корнилов) Филоненко сообща послали правительству телеграмму, в которой требовали смены главнокомандующего Юго-Западным фронтом. Корнилов согласился, и Савинков полагал, что за спиной «этого барана» править Россией будет он. Временную победу над пролетарской революцией спешили закрепить: Корнилов был назначен верховным главнокомандующим; Савинков — управляющим военным министерством; Филоненко — комиссаром при верховном главнокомандующем; наконец, «сам» Керенский взял на себя председательство во Временном правительстве. В Галиции уже грузились эшелоны 3-го конного корпуса, чтобы идти на Петроград. Это был тот единственный конный корпус, который во время Февральской революции предоставил право своему командиру генералу графу Келлеру телеграфировать Николаю II, что он выступит на его защиту по первому его требованию. В состав корпуса входили: наиболее преданная империи 1-я Донская дивизия, дивизия уссурийских казаков, самого некультурного и реакционного казачества, и, наконец, Туземная дивизия под командованием князя Багратиона. Солдаты этой дивизии не говорили по-русски, и потому считалось, что они меньше других подвержены действию разлагающей агитации. Словно для того, чтобы еще больше посеять раздор между слоями населения, сторонники Корнилова получили специальные нашивки. «По перрону разгуливали офицеры и солдаты корниловского полка. На рукавах у них были нашивки с изображением щита с черепом и костями. Батальоны смерти!» А самого Корнилова на вокзале встречали аки мессию, словами «Гряди, вождь, и спасай Россию». Дочь известного фабриканта Морозова, поднося ему цветы, упала на колени. Командовать 3-м карательным конным корпусом, призванным давить петроградских мятежников взялся Крымов. Казалось бы, действуйте спокойно. Но нет. Понадобилось загнать большевиков в угол спецуказом о смертной казни в тылу. Таким «тонким» ходом Корнилов и некоторые олигархи планировали вызвать стихийное возмущение масс под руководством большевиков и сразу же подавить его. Но все закончилось очень просто: «Когда конный корпус вышел из подчинения у Крымова, Корнилов сдался и без всяких условий принял требования правительства. Для того чтобы ликвидировать дело, в Ставку прибыл направленный правительством генерал Алексеев». А дальше - атаман Каледин, бросивший пролетарской революции вызов на Государственном совещании, застрелился. Ядро «добровольческой армии» — махровая белогвардейщина, собравшаяся на Дону во главе с Корниловым, Деникиным, Алексеевым, Марковым и Романовским, бежала в Сальские степи. 3 марта после длительных переговоров в Бресте был подписан тяжелый мир с Германией. Советская республика лишилась почти всего побережья Балтийского моря. Псков, Белоруссия и Украина были отрезаны. И тут Верховский начал что-то подозревать. «Интуитивно я чувствую, что большевики делают великое дело, но путь, который они избрали, мне кажется неверным.» Да это и неудивительно. Ведь Верховский, по утверждению его знакомой, везде видел только внешнюю картинку и не понимал «глубины всех глубин». «— Вы как-то говорили, — сказала она наконец — что банк — это окошечки, из которых платят деньги и в которые платят деньги.» Сперва отказавшись сотрудничать с большевиками, Верховский даже сумел подобрать красивые слова: «— Нет, — отвечал я, — я могу бороться за родину, за единение классов, за демократию, а вы на своем знамени написали: «Интернационал, классовая война, диктатура пролетариата». Но затем, он согласился. Он уподобился одному из царских генералов, согласившихся работать на большевиков, который сказал про себя: ««Я служу добросовестно за то жалованье, которое мне платят. Мне платят мало — я мало работаю. Но работаю, как хорошая пишущая машинка. Что большевики ударят по мне, то я и выстукиваю. Ударят верную букву — я верную букву отобью. Ударят неверную — мне наплевать! Я и неверную отстукаю; не я решаю, не я и отвечаю. Но свое дело делаю». Позднее, того генерала расстреляли. При попытке к бегству, когда его вели в тюрьму после ареста. Революция пожирает своих сыновей. Сожрала она и Верховского. Правда, гораздо позднее – в августе 1938 года. Но это не меняет дело. К Верховскому идеально подходит высказывание из Библии: «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих…» И действительно – ни отнять, ни прибавить. Аминь!