Рыцарь без страха и упрека. Художественное своеобразие прозы Владимира Сорокина

Рейтинг LiveLib

4,1

5 оценок

• 5
  40%
• 4
  40%
• 3
  20%
• 2
  0%
• 1
  0%

Ваша оценка

Отметить эмоции

Прочитали 6Хотят прочитать 3

Рецензии

• 

  rich_witch26 августа 2025 г.

  Ницше, Сорокин, Биберган: философия молота для голубого сала

  Идёшь к Владимиру Георгиевичу, как на свидание с гением в лучший литературный клуб на районе. Накручиваешь локоны, надеваешь это самое короткое чёрное платье — ну, вы понимаете, интеллектуальный соблазн, томный взгляд на корешок «Голубого сала». Готова к высокоинтеллектуальной игре, к эстетскому соитию с великим постмодернистом.

  А выходишь от него через три дня, выползая на коленях, в изодранных колготках, с прожжённой насквозь головой и стойким ощущением, что тебя пропустили через мясорубку (знаете, советскую такую, ручку туда-сюда крути), собрали обратно, но забыли вложить несколько жизненно важных деталей. Например, веру в человечество и понимание, где тут у меня, собственно, лицо.

  Сорокин для меня, простой обывательницы с малым жизненным опытом, это такой изысканный десерт, непомерно дорогой, а потому непонятный, а за что, собственно, уплачено?.. Ты открываешь книгу, а он с порога, без прелюдий, без единого «здравствуйте». Тебе подносят блюдо изысканнейшего вербального суфле, ты делаешь маленький нежный глоток, а внутри — гвоздь. Или консервная банка. Или нечто непроизносимое, что я даже печатать не буду, дабы не портить репутацию.

  На столике коктейль «Молотова» для библиотеки твоего сознания. Он так мило играет в классиков, цитирует Пушкина, строит прозрачные, хрустальные фразы о русских полях... А потом резко бьёт тебя этим полем по голове, и вместо хрусталя — сплошное голубое сало и каннибализм под губную гармошку. Это после его прозы начинаешь с недоверием смотреть на котлету в столовой и вздрагивать от звука работающего блендера.

  Писать о нём для меня, это как пытаться сделать селфи после десятичасовой пьянки в подворотне. Я знаю, что происходило что-то мощное, интенсивное и местами даже духовное, но на фото получается только перекошенное лицо и непонятные пятна на платье.

  Он гениальный провокатор, который заставляет тебя, хрупкую девушку с томным взором, с упоением читать на триста страниц про производство унитазов или с документальной точностью вникать в процесс поедания... эм... ну, того самого, номенклатурными работниками. И ты не просто вникаешь, ты ловишь кайф! Кайф от того, насколько блестяще, изощрённо и точечно он бьёт по всем твоим рецепторам, от эстетских до самых что ни на есть животно-отвращающих.

  И вот так, чтобы хоть что-то понять, хоть чуть-чуть докоснуться малой толики этого гения, краешка рукава его рубашки, я и познакомилась с монографией Екатерины Биберган.

  Монография стала для меня тем редким случаем, когда академический аппарат не хоронит текст под грудой терминов, а работает как точный инструмент, вскрывающий смыслы, которые ускользают от читателя, оглушённого сорокинским эстетическим террором.

  Честно говоря, я готовилась к герменевтическому бою без правил, ожидая, что разбор будет сложнее самого оригинала. Но нет. Оказалось, что подходить к Сорокину с голым теоретическим умом, всё равно что идти на дуэль с голыми руками. Биберган же вооружает тебя тем самым недостающим лезвием.

  Возьмём, к примеру, этот блестящий пассаж про няню.

  
  Интересно заметить, что это описание дается Сорокиным с точки зрения Насти (именно она ощущает, что губы няни холодные, что ее руки словно тесто, а живот похож на квашню, няня кажется ей «тушей»). Все эти сравнения оказываются свя-заны с продуктово-пищевыми качествами. Настя словно воспринимает няню как нечто съестное, съедобное. Это наблюдение оказывается очень важным для дальнейшего осмысления сюжета: уже через несколько страниц гости Саблиных будут в таком же ключе оценивать саму Настю.

  При первом прочтении (моего по-крайней мере) этот фрагмент тонет в общем потоке физиологичного безумия: ну да, холодные губы, руки как тесто, живот — квашня. Очередной сорокинский зигзаг в сторону телесного низа, привычная десакрализация. Можно лишь механически отметить: «Ага, опять еда». И бежать дальше, по трупам распадающихся смыслов.

  Но Биберган останавливает нас и заставляет прицельно вглядеться в точку сборки этого хаоса. Она указывает, что это не просто случайная метафора, а перцепция самой Насти, её детское, сюрреалистически-объектное восприятие мира. Девочка бессознательно описывает человека через категории съедобного, буквально «расфасовывая» няню по продуктовым метафорам.

  Настя, мыслящая категориями кухни и кладовой, сама вскоре будет объективирована и «расфасована» взглядами гостей своих родителей. Она из субъекта, оценивающего мир как потенциальную пищу, сама превращается в объект, в меню. Закон сохранения материи в сорокинской вселенной: если ты мыслишь как потребитель, будь готов, что потребить захотят тебя. Холодная губа одного персонажа оказывается предвестием голодного взгляда другого.

  И ты понимаешь, что читала Сорокина слепым котёнком, восхищаясь яркими вспышками насилия над формой, но пропуская вообще его выбор тех или иных слов и т.д.

  И это действительно ставит монографию Биберган в разряд лучшего чтения для любого сорокиноведа-любителя, то, как она оказывает почти детективное внимание к семантическим микровзрывам, которые Сорокин закладывает в, казалось бы, проходные слова. Я поверхностно воспринимала его крупные, скандальные жесты: тотальная пор*нография, акты каннибализма, тексты-копролиты. Этот макроуровень, который бьет по лицу и от которого ты отшатываешься в шоковом восхищении.

  Но Биберган ведет нас вглубь, на молекулярный уровень его текста, где творится настоящая магия. Она демонстрирует простым людям, что Сорокин совсем не грубый мясник, отрубающий куски от тела классической литературы, а ювелир, вживляющий в её плоть крошечные капсулы с ядом иного смысла. Одно-единственное слово, вброшенное в, казалось бы, «нормальный» текст, работает как вирус: оно не взрывает его сразу, но заражает изнутри, подрывая саму возможность традиционного прочтения.

  Возьмем, к примеру, его игру с советским дискурсом. Герой может произносить пламенный, идеологически выверенный монолог о светлом будущем, о труде, о партии. Текст звучит как парафраз из старого учебника по научному коммунизму, и ты уже почти готова кивнуть, убаюканная ритмом. Но вот он, один-единственный глагол или прилагательное, абсолютно чужеродное для этого дискурса: «процедил сквозь челюсти», «зубасто улыбнулся». И это не ошибка стиля или вверка для красного словца.

  Биберган учит ясно видеть эти диверсии.

  Или его знаменитые вставки «нормативного» языка в текст тотального абсурда. Персонажи на фоне акта насилия или сверхъестественного ужаса вдруг начинают обсуждать погоду или качество асфальта с интонацией советского анекдота. Биберган не списывает это на абсурдизм ради абсурдизма. Она ищет и находит систему: это механизм обесчеловечивания, доведенный до совершенства. Язык быта, язык бюрократии, язык идеологии оказываются прочнее и живучее самого человека.

  После её монографии читать Сорокина становится одновременно и страшнее, и интереснее. Ты уже не просто плывешь по мутному потоку его прозы, ты идешь с лупой, выискивая эти семантические мины. Каждое «словно», каждое «похожий», каждый странный, чуть-чуть «не свой» эпитет теперь заставляет тебя остановиться и спросить: «Что ты здесь делаешь? Какую дверь ты открываешь?».

  А финал-то какой?

  После этой монографии понимаешь, что Сорокина просто так не почитаешь. Это как смотреть на солнце в телескоп без фильтра: себе дороже. Ты теперь обречена. Сидишь в своей личной Палате № 6. Койка 2.0, за окном метель, жуёшь булку с маслом, закусываешь голубым салом, а мозг уже сам, без спросу, шепчет: «А масло-то… метафора дряблой плоти среднего класса. А крошки на столе — распад смыслов в постиндустриальном обществе».

  Спасибо, Екатерина Биберган. Теперь я не просто девушка с книжкой. Я девушка с книжкой и с диагнозом «сорокиноз». Ты взяла мой наивный, девственный взгляд на его тексты, где я видела лишь шок-контент для эстетов, и аккуратно вскрыла мне третий глаз. Теперь я вижу эти адские шестерёнки, которые крутятся за каждой, даже самой невинной его фразой.

  Открыла банку с червяками, одним словом. И обратно их загнать уже не получится.

  Теперь любое «словно» или «похоже» в его текстах заставляет меня вздрагивать, как собаку Павлова. Я ищу эти продуктовые цепочки, эти канибалистик вайбс, эту тотальную объективацию всего живого. И нахожу. Везде начинаю видеть сорокинские паттерны.

  Так что да. Монография гениальна в своей простоте для чтения вот таким простушкам, которые к высокой литературе и её смыслу мало имеют отношение. Она не объясняет Сорокина, она заражает его видением. Делает тебя соучастником. После неё понимаешь, что мы все уже давно в одной палате. Просто кто-то ещё не читал Биберган и наивно думает, что квашня — это просто квашня, а не точное описание человеческой сущности.

  Так что добро пожаловать в клуб. Психиатр уже выехал. Привезёт нам на ужин что-нибудь… метафорическое. Надеюсь, это будет не котлета из главного героя.

  Монография прекрасна, просто и со вкусом, без излишнего академизма. Снимаю шляпу.

  Читать далее

  12

  1,6K

Цитаты

• 

  rich_witch26 августа 2025 г.

  Важным становится то, что в данном социуме можно жарить только собственных детей, приглашая на их поедание ближайшее окружение семьи. Таким образом, выясняется, что поедание ребенка не ограничивается канибализмом и не воспринимается таковым, в этой акции есть более важная цель — это некий ритуал, носящий вампирический, но возвышающий (как прежде говорилось, сакральный) характер. Задача поедающих — не просто съесть, но и получить некую энергию, ту самую «витальность».

  2

  85
• 

  rich_witch26 августа 2025 г.

  Преодолев себя (оказавшись в печи), Настя преобразуется в некое нематериальное существо, появляющееся благодаря свечению лучей, исходящих из линз. Таким образом, сам процесс преодоления, достижения высшей цели является процессом рациональным, логическим, выверенным, хотя и искусственным, неестественным (для читателя), но нормальным и искомым — для героев рассказа. Настя сама (с помощью родителей) решает преодолеть себя, и сама ищет путь самоотречения, — но все это было предопределено ранее, традицией ее семьи, общества, его идеалов.

  Читать далее

  1

  70
• 

  rich_witch26 августа 2025 г.

  В центре действия обоих рассказов — дети, благодаря которым достигаются взрослые цели. В обоих случаях эти цели непонятны читательскому сознанию. В обоих произведениях ребенок приносится в жертву интересам взрослых.

  1

  20

Подборки с этой книгой

• • 
  • 
  • 

  Книги, которые заинтересовали.

  • AlexAndrews
  • 3 813 книг
• 

  Споры о современной словесности

  • Q_Q
  • 5 книг