Автоархеология 1978-1998

Вторая часть Автоархеологии Владимира Мартынова охватывает события 1978-1998 годов - со времени ухода композитора из пространства культуры в пространство Церкви до момента его разрыва с Церковью. Цитируя созданный в то же время "Трактат о богослужебном пении", автор противопоставляет художественное выражение реальности молитвенному погружению в реальность, овладев которым "человек заблудившийся", пришедший на смену "человеку разумному", получит возможность "преодолеть непроходимую чащу окружающе...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,5

2 оценки

5
50%
4
50%
3
0%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 2Хотят прочитать 7

Рецензии

Аноним18 декабря 2011 г.
Ольга Балла-Гертман
Пост-невозможный мир: Собирая разобранное
https://origin.svobodanews.ru/content/blog/24425330.html
Владимир Мартынов. Автоархеология. 1978-1998. – М.: Издательский дом "Классика-XXI", 2012. – 240 с.
В своей "Автоархеологии", две части которой уже осуществились: первая – о 1952-1972 годах, вышедшая несколько месяцев назад в том же издательстве; вторая – эта; видимо, предстоит ещё одна, - композитор, писатель и мыслитель Владимир Мартынов прослеживает истоки и логику собственной культурной (следуя его пониманию, скорее транскультурной) позиции – полагая, что убедительнее всего показать устройство смыслов, в том числе и себе самому, можно через прояснение индивидуального пути к ним.
Пожалуй, так оно и есть – даже если речь идёт о единичной биографии, полной – казалось бы – случайностей, такого, чего "могло бы и не быть", что могло бы быть, по идее, совсем иначе. Тем более, что, согласно мировосприятию Мартынова, ничего "случайного", то есть пустого и незначащего, нет вообще. В индивидуальном и единичном его нет особенно: всё единичное – красноречиво и может (даже должно) быть прочитано и прожито как послание.
К основным интуициям Мартынова принадлежит чувство тотальной, изначальной осмысленности мира: полно смысла и должно быть прочитано как послание даже бессмыслие. Даже - невозможность смысла (и её разновидность: невозможность в сегодняшнем мире богослужебного пения, составившая тематическое ядро представляемой книги). Верующий автор прямо называет это действием Промысла в мире; скептичный и осторожный автор этих строк ограничится лишь указанием на связанность всего происходящего в мире – по Мартынову – единой и направленной логикой. Во всех своих книгах Мартынов говорит именно об этом: о корнях, смыслах и – что особенно важно - перспективах обессмысленности нынешнего мира. Пожалуй, это последнее (перспективы; не конец, а начало) замечено и отрефлектировано читательской аудиторией Мартынова менее всего.
Мартынов, как известно, человек, по существу, одной мысли – правда, очень большой и разветвлённой, устроенной так, что в одной короткой формулировке её без упрощения не выскажешь – поэтому приходится многократно, с бесконечными уточнениями (похоже на шлифовку стёкол) проговаривать её на разных материалах. Чем автор, собственно, и занимается. Отважившись на упрощение, можно сказать, что это – мысль об истощении миром, отвернувшимся от Бога, своих собственных смысловых и бытийных ресурсов и о невозможности для него продолжать существовать в прежнем обезбоженном режиме (а значит – о, по крайней мере, предполагаемой возможности, если не необходимости существовать в режиме новом, преображённом. Пост-невозможном, если угодно). "Конец времени композиторов" (первая нашумевшая книга Мартынова), "Зона Opus Posth, или Рождение новой реальности", "Пёстрые прутья Иакова", "Casus "Vita Nova"", "Время Алисы", осуществлённые, недоосуществлённые и вовсе не написанные трактаты, которые он в своих книгах упоминает или цитирует – всё это проговаривание разных, но связанных между собой аспектов этой ситуации. А «Автоархеология» - история личного вхождения в надличные, по его разумению, смыслы – особенно.
Вторая "Автоархеология", посвящённая годам, проведённым Мартыновым в церкви, даёт представление о самой сердцевине его концепции бытия и человека: всё самое существенное в ней прояснилось и сложилось именно в эти годы. Именно эта книга собирает в цельность – и позволяет увидеть в новом свете - то, что в разрозненном виде было проговорено в остальных. Именно здесь становится очевидным, что дело для автора не в слове, не в музыке – и не в культуре вообще.
Как мы имели возможность заметить уже в первой "Автоархеологии", самораскапывающие изыскания Мартынова строятся вокруг тех или иных, задающих костяк исследования, текстов. В книге о 1952-1972 годах то были стихи и дневниковые заметки, писанные самим автором с шести до двадцати шести лет (и, соответственно – его отношения с литературой и литературным словом). Новыми объектами, вокруг которых ведётся понимающее самораскапывание, становятся два текста.
Первый – публикуемый здесь с обширными авторскими комментариями "Трактат о богослужебном пении": тот единственный мартыновский трактат, который, существуя не (только) во сне, был написан, не был утерян и более того – был опубликован в 1997 году под названием "Пение, игра и молитва в русской богослужебнопевческой системе". Второй – совсем неожиданный, но только для читателя; для самого Мартынова – коренной до неизбежности. Это - "Описи Саввино-Сторожевского монастыря XVII века", книга, изданная в 1994 году и, по собственному признанию автора, попавшая в его руки как раз тогда, когда он, до тех пор спасавшийся от мира в церкви, как в ковчеге, - "всё более и более явственно начал дрейфовать в сторону пространства культуры". Опись монастыря, на развалинах которого автор провёл в детстве много важного для себя времени, была им прочитана как лично ему адресованное послание: о том, что он мог бы увидеть – сложись русская история иначе, - да уже никогда не увидит; она предстала ему как перечень "тотального отсутствия" всего, что там перечислялось. Полная слов об уже несуществующем, эта книга стала для него "книгой молчания".
"На новом деловом дворе, - гласила, в числе прочего, опись, - под сараем корета разобрана и стоит на дровнех, обита сверху кожею чёрною, а в ней обита сукном красным…" Этот фрагмент, комментирует Мартынов, будучи прочитан, сразу же его взволновал и навёл на мысли о том, что самим своим существованием эта давно погибшая вещь обозначает некоторую важную правду. И даже не одну, а две.
"Правда художественной литературы о России, - пишет он, - это карета-бричка, запряжённая в гоголевскую птицу-тройку и мчащаяся в неведомые дали, а правда описей Саввино-Сторожевского монастыря – это разобранная "корета" стоящая на дровнях под сараем. И эта последняя правда показалась мне гораздо более правдивой и реальной <…> Но потом я подумал: "А почему, собственно, эта разобранная "корета" под сараем есть только правда о России? Не является ли эта правда правдой обо всём мире, о всей нашей цивилизации?"
И чем дольше я думал над этим, тем больше склонялся к мысли о том, что весь современный мир и вся наша цивилизация с её институтами, прогрессом, правами человека и прочими ноу-хау есть не что иное, как эта самая разобранная "корета". Но эта мысль почему-то не вызвала у меня ни печали, ни сожалений. <…> Я думаю, что, по сути дела, человеку вообще не нужны никакие "кореты" и никакие сторонние приспособления, сколь хитроумными бы они ни были. Без всяких ухищрений цивилизации, без всяких подручных средств сам человек своими собственными силами может не только передвигаться по земле, но и летать по небу". И нет, для Мартынова это - не метафора.
По прочтении книги становится, как никогда, очевидным, что мартыновская концепция - в первую очередь богословская, и уж потом, вследствие этого – онтологическая, антропологическая, а уж тем более культурологическая: культурная оптика здесь всецело подчинена религиозным интуициям и определяется ими (и существенные указания на то, каким мог бы быть пост-невозможный мир, каким, по мысли автора, ему стоило бы быть, - мы тоже найдём именно здесь). Поэтому-то на случившемся в начале этого месяца, на книжной ярмарке "Non\fiction" в ЦДХ, обсуждении работ Мартынова, на котором присутствовали и философы, и музыканты, и писатели, и даже журналисты (все сплошь – носители светских точек зрения) – так не хватило представителей религиозной мысли. Хотя бы православной ("А сторонников какой религии, - едко спрашивали у автора этих строк участники дискуссии, - вы хотели бы здесь видеть?") – всё-таки мартыновская онтология и культурология имеет, несмотря на оставившие свой узнаваемый след увлечения автора в молодости Востоком, православные корни. По-настоящему полный разговор мог бы состояться только с их участием. Может быть, мы его ещё услышим?
Читать далее
11
357
Аноним14 апреля 2015 г.
Сам Мартынов в формальных вещах не стесняется, то кладет на музыку справочные сведения о Сингапуре, то в «Опусе пост» после крутого минимализма добавляет в конце детский голос и какие-то глупые стишки…
А Музыка перестает по-настоящему звучать в современном мире, несмотря на весь музыкальный шум.
Так что к написанию «книги молчания» ведет долгий и непростой путь — путь превращения человека говорящего в человека молчащего. По сути дела, человек говорящий и есть тот самый Homo errans, или человек заблудившийся, о котором я писал уже выше, ибо плутает этот человек не в чем ином, как в собственных словах и в собственных разговорах. Именно бесконечное количество слов образует тот сумрачный и непроходимый лес, в котором, подобно Данте, оказался Homo errans.
Но не согласиться с тем, что рисование черного квадрата или просто сидение за инструментом три с лишним минуты – это и есть лучшие произведения нашего века – нет, на такой маразм соглашаться не стоит.
И все же, насмехаясь порой над Мартыновым, не соглашаясь, продолжаешь его читать. Очень ценен самостоятельный поиск своего Пути. Какая порой точнейшая критика современной ситуации, какая ясность анализа. Никак нельзя было бы ожидать этого от представителя хиппи-богемы, у которого переводная мудрость про «брахмана-атмана» мешалась с авангардными заморочками и православными догмами, «религиозная философия» с модными поветриями эпохи «застоя», превращаясь в мозгу в эклектичные опилки. А вот, поди же ты – интересно.
Поскольку, даже рассуждая о музыккальынх проблемах и нотных записях, этот пост-композитор все же имеет в виду проблемы социальные и религиозные, нельзя удержаться от замечания. А не похож ли его поиск «истинного православия», которое якобы когда-то было, на утверждения об истинном коммунизме социализме, который якобы был «извращен». Адептя этих учений, произрастающих, кстати, из одного корня, любят рассуждать о “замутнении» истинного христианства и истинного коммунизма. Но, что если их «извращения» - это и есть их истина, котороая в основе нашего кризиса и лежит.
Музыкальные иллюстрации-аналогии? Пожалуйста. Бренчание и возгонка пенного энтузиазма ВИА про «яростный стройотряд» существенно отличаются от псевдорелигиозных хоровых революционных песен. Но это начало и конец одного и того же социального тупика, за который пришлось заплатить миллионами жертв. Так и сейчас – страшнейший за всю историю кризис культуры и морали, но возможно, что «постхристианство», при всей мучительности такого состояния – это путь к чему-то новому. И состояние музыки служит здесь индикатором?
Что до самого этого состояния, то на него неизбежно как-то подействует небывалая ранее глобальная доступность почти любой музыки. Но, как и со всем остальным, непонятно, чем это обернется…
Читать далее
3
133

Все рецензии

Цитаты

Аноним14 апреля 2015 г.
Вот абзацы, из-за которых, по-моему, вообще, стоило открывать эту книгу

Так, известный хоровой дирижер Минин, ставший теперь вроде бы верующим, в те времена ходил по московским храмам и высматривал, не поет ли кто из его хористов на клиросе.
Ведь строить рожи бульдогу значит полностью зависеть от него, причем этим можно заниматься только до тех пор, пока существует сам бульдог, то есть до тех пор, пока существует то, чему можно строить рожи. Наверное, именно поэтому с развалом Советского Союза вдруг выяснилось, что диссидентам, может быть, за исключением одного Буковского, абсолютно нечего сказать. Так диссидентская свобода оказалась всего лишь перевернутым отражением советского идеологического прессинга.
К тому же появление таких групп, как “ABBA” или как наша «Машина времени», фактически дискредитировало саму идею рок-музыки, необратимо заражая массовое сознание бациллами какого-то усреднено причесанного псевдорока, заразившись которым становилось практически невозможно пробиться к чему-либо настоящему.
к концу 1970-х годов пиршество западноевропейской культуры явно подходило к своему завершению, и хотя на столах было еще достаточно и вина и закусок, но большинство гостей начало уже расходиться по домам, так что покидать это пиршество было самое время.
выразительно пишет Ирина Нахова: «К началу 1980-х годов нарастала усталость. Брежневская беспросветность и стагнация наваливались чернотой депрессий, и казалось, что это конец и все возможное уже осуществлено или исчерпано. Начало 1980-х, на мой взгляд, было самым беспросветным временем. И поэтому те, кто уехал, казались нам счастливыми. А потом началась перестройка, и теплое время романтического коммунального существования в одночасье завершилось. Повеяло холодом рыночных отношений».

Неплохой режиссер, фильмами которого засматривался весь Советский Союз, вдруг снял фильм под названием «Так жить нельзя». Мне всегда хотелось спросить у этого уже достаточно немолодого режиссера, а как он жил до сих пор, если нельзя жить так, как жил он и как жили мы все?

Но самое главное заключалось в другом, а именно в том, что, несмотря на видимость бесконечного потока новшеств, на самом деле перестройка не выдвинула ни одной настоящей идеи, не предложила ни одного метода и ни одной собственной технологии.

что Данте — это я, это все современное человечество, а если быть точнее, то это не просто современное человечество, но новый тип человека — Homo errans (человек заблудившийся), пришедший на смену Homo sapiens (человеку разумному).
восстановление храма Христа Спасителя фактически отрекалось от связи с древней иконописью, древним зодчеством и древним пением и вместе с тем ориентировалось на традиции синодальной империи, приведшей в конечном итоге Россию к революционной катастрофе. Дело усугублялось еще и тем, что это в достаточной мере сомнительное сооружение XIX века в конце XX века в силу ряда обстоятельств уже не могло было быть полноценно восстановлено, в результате чего возникла сильно ухудшенная копия этого образчика имперского официоза.

после более чем семидесятилетнего пребывания «под спудом», Церковь наконец скажет свое пастырское слово, на фундаменте которого могли бы начаться процессы нравственного очищения и подлинного национального возрождения. Но ничего такого не произошло, и никакого пастырского судьбоносного слова так и не прозвучало. Вместо этого Церковь начала всенародно хороводиться с властью, которая буквально еще несколько лет назад всячески гнобила и народ, и страну, и саму Церковь. Я не мог понять, как человек, практически собственноручно разрушивший дом Ипатьева, без всякого всенародного покаяния может благостно стоять в храме со свечкой в руках. И этого понять не мог не только я, ведь недаром всех этих партийных бонз, оказавшихся вдруг в храме со свечами в руках, народ прозвал «подсвечниками»

Но, как я теперь понимаю, все эти претензии к Церкви, впрочем, так же как и надежды на какое-то слово, которое она могла бы сказать, были абсолютно напрасны и необоснованны. Подобно всему тогдашнему обществу, Церковь, буквально раздавленная семидесятилетним советско-вавилонским пленением, не имела ни сил, ни возможности для произнесения вообще хоть какого-то членораздельного слова. И поэтому в том, что в начале 1990-х годов был упущен исторический шанс положить начало национальному возрождению, нет вины Церкви
— в этом заключается скорее ее беда, но сейчас нам всем от этого не легче.

расцерковленная культура — это только одна сторона медали, оборотной стороной которой является обескультуренная церковь.

Вообще весь вид Петербурга с его Александрийским столпом, ростральными колоннами, адмиралтейской иглой и Медным всадником можно рассматривать как блестящий образ расцерковленной культуры, построенной на принципах волеизъявления и господства

главное, по-моему на 264: Если попробовать расширить применение метода автоархеологии и приложить этот метод к современному миру в целом, то можно получить следующие положения: современный мир в основной своей массе не нуждается в Боге, следовательно, Бог не нуждается в основной массе современного мира. И еще: для основной массы современного мира Бог умер, следовательно, для Бога умерла основная масса современного мира. Но если все это действительно так, то получается, что мы живем в почти что умершем и не нужном Богу мире, и это очень похоже на правду, ибо мир, который достался нам в удел, представляет собою руины во всех мыслимых смыслах: и в экологическом, и в нравственном, и в эстетическом, и в религиозном.
Читать далее
1
229