Филфак. Русская литература. Программа 1-3 курса
Varya23
- 311 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Я женщиною был тогда измучен,
И ни соленый, свежий ветер моря,
Ни грохот экзотических базаров,
Ничто меня утешить не могло.
Н.Гумилев, "Эзбекие", 1917
Медленно, но верно я пополняю свою коллекцию книг, взятых у тестя почитать без намерения возвращать. Если учесть, что до этого объектом моей клейптоманской страсти был томик Блока, то я в известной мере могу предсказать направление будущих поисков.
Шутки шутками, но мне интересно было посмотреть – что теперь включают в сборники Гумилева, ведь книга относительно свежая. Джентельменский набор весь здесь, вместе с предисловием Георгия Иванова и путанными, наполненными самоповторами строками Ахматовой в конце. Как раз ее строки очень меня напугали, есть что-то удивительно грустное и отталкивающее в том, что человек сорок лет спустя продолжает спорить с окружающими, пытаясь доказать, что то или иное стихотворение посвящено именно ей, а не другой пассии поэта. Лежит на таких разборках, на грубых, мелочных словах о «старушках в эмиграции» и «трех дементных старухах», спорящих с ней, печать, хм, сложного характера и не менее сложной жизни.
Но оставим все это за бортом, первичны все же стихи Гумилева. У меня было очень странное чувство, что гибель его, сделавшая его столь легендарной фигурой, была удивительно случайна – заметная часть советской поэзии выросла из Гумилева, и речь не только об очевидных революционных романтиках вроде Тихонова или Багрицкого. Гумилев слишком искренне принимал на веру риторику революции – диалектика отрицания отрицания вернула очень многое из того, чем он бредил, в мейнстрим, не прошло и двадцати лет. Пусть теперь это были полярники и летчики вместо конквистадоров и пигмеев-каннибалов, но суть, на мой взгляд, от этого не изменилась (Коган с «Бригантиной» не даст соврать). Мог бы триумфально вернуться в СССР в 30-е, что твой Куприн.
Ничего не могу с собой поделать – нравятся мне эти путешествующие джентльмены. И ведь не так уж важно, с какой целью они это делают, для того, чтобы пропитаться мировым духом, как Гумилев, или в поисках пшеницы, как Вавилов (посетивший почти те же самые места, что и Гумилев, только в 1926-1927). В компанию к ним можно добавить и Арсеньева с его Дальним Востоком, а к нему и Фадеева, чей Дальний Восток в «Разгроме» не менее ярок. Есть, есть у нас своя традиция, не хуже всяких там Флоберов и Лоуренсов Аравийских.

Один из любимейших поэтов моей юности...
Некоторые стихи (а в первую очередь, "Жираф") просто сводили меня с ума: особой ритмикой, загадочными образами, особыми ощущениями грусти и надежды...
Для меня Стихи Гумилева стоят в одном ряду с романсами Вертинского - так и читала их по очереди, смакуя, проговаривая каждую строку, порой закрывая глаза и задумываясь над миром этих двух творцов...

Мы в школе и не знали, что есть такой Николай Гумилев. Случайно купила книгу. Интуитивно взяла в книжном и не могла оторваться. Волшебные, немножко печальные стихи.Не напоказ. Скорее - для себя. Манящая, притягивающая недосказанность. Хочется читать еще и еще. Хочется знать о поэте больше, чем он говорит о себе в своих стихах. Очень мужских стихах. Со щемящей ноткой неразделенной любви.
Знаете, с чем ассоциируются у меня его стихи? - с хрусталем, самоцветами, привезенными из жаркой Африки в ледяную Россию. Чистые, наполненные внутренним жаром, подаренные любимой, которой они, в общем-то не очень и нужны...
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал - забавницу,
Гадал - своенравницу,
Веселую птицу-певунью.
Ах, иначе в былые года
Колдовала земля с небесами,
Дива дивные зрелись тогда,
Чуда чудные деялись сами...
Позабыв Золотую Орду,
Пестрый грохот равнины китайской,
Змей крылатый в пустынном саду
Часто прятался полночью майской.
Только девушки видеть луну
Выходили походкою статной,-
Он подхватывал быстро одну,
И взмывал, и стремился обратно.
Как сверкал, как слепил и горел
Медный панцирь под хищной луною,
Как серебряным звоном летел
Мерный клекот над Русью лесною:
"Я красавиц таких, лебедей
С белизною такою молочной,
Не встречал никогда и нигде,
Ни в заморской стране, ни в восточной.
Но еще ни одна не была
Во дворце моем пышном, в Лагоре:
Умирают в пути, и тела
Я бросаю в Каспийское море.
Спать на дне, средь чудовищ морских,
Почему им, безумным, дороже,
Чем в могучих объятьях моих
На торжественном княжеском ложе?
ХОККУ
Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца,
Зачем Колумб Америку открыл?

Индюк
На утре памяти неверной,
Я вспоминаю пестрый луг,
Где царствовал высокомерный
Мной обожаемый индюк.
Была в нем злоба и свобода,
Был клюв его, как пламя, ал,
И за мои четыре года
Меня он остро презирал.
Ни шоколад, ни карамели,
Ни ананасная вода
Меня утешить не умели
В сознанье моего стыда.
И вновь пришла беда большая,
И стыд, и горе детских лет:
Ты — обожаемая, злая —
Мне гордо отвечаешь: «Нет!»
Но всё проходит в жизни зыбкой —
Пройдет любовь, пройдет тоска,
И вспомню я тебя с улыбкой,
Как вспоминаю индюка.
1920

Сердце радостно, сердце крылато.
В лёгкой, маленькой лодке моей
Я скитаюсь по воле зыбей
От восхода весь день до заката
И люблю отражения гор
На поверхности чистых озёр.
Прежде тысячи были печалей,
Сердце билось, как загнанный зверь,
И хотело неведомых далей
И хотело ещё… но теперь
Я люблю отражения гор
На поверхности чистых озёр.
(Из книги «Фарфоровый павильон»
Китайские стихи
Из цикла «Китай»
Вольное переложение стихотворения Чжан Цзи)

Я вежлив с жизнью современною,
Но между нами есть преграда,
Все, что смешит ее, надменную,
Моя единая отрада














Другие издания


