Филфак. Зарубежная литература. Программа 1-3 курса.
Varya23
- 224 книги

Ваша оценка
Ваша оценка
Если я на своем читательском пути сталкивался с Сартром, то всегда старался обходить его стороной. Книг его не читал, но был наслышан, что если хочется чего-то мутно-депрессивного, то Сартр то что нужно. И как-то не хотелось. Однако, благодаря литературному турниру в “ЧКВ”, решил, что с меня не убудет. И не ошибся!
Мух, крови, воя, отчаяния в пьесе предостаточно, но я не встречал еще более мощной вещи где бы говорилось о свободе человека. Недаром, пьесу поставленную впервые в 1943 году в оккупированной Франции, фашистские власти запретили. Как бы не была она иносказательно, нетрудно догадаться о призыве, который пьеса содержала.
Полотном для пьесы послужил древнегреческий миф об Оресте и Электре. Как мы помним, царь Агамемнон возвратившись в родной Аргос с троянской войны, обнаруживает свою жену Клитемнестру в объятиях Эгисфа. Любовнички, недолго думая, укокошили героя войны. Ореса, еще младенца выкинули в лес, но добрые люди его подобрали. Электра остается с матерью. Она растет, ненавидит мать и Эгисфа, ждет брата, который бы восстановил справедливость. И вот Орест, под чужим именем возвращается в город.
Аргос весь покрыт мухами и плачущими людьми. Все “раскаиваются” о том, как они могли допустить такой грех убийства. Каждый год проходит ритуал возвращения мертвых, все плачут и раскаиваются, рвут на себе одежды и боятся…
Страхом питаются цари и боги. Царь искусно поддерживает иллюзию, что все они виновны, что все они достойны осуждения, у людей не может быть никаких других чувств. Люди города похожи на теней. Страх- основа полужизни.
Только Орест знает страшный секрет:
Приносит ли свобода счастье? Далеко не всегда, скорее нет. Но она дает возможность выбирать, возможность ошибаться, возможность принимать осознанно принимать решение.

Интерпретация древнегреческого мифа об Оресте и его сестре Электре в форме пьесы, в которой идет речь, что когда-то царица Клитемнестра вместе со своим любовником Эгисфом убила царя Агамемнона. Когда Эгист занял трон, свою дочь, Электру, царица заставила исполнять роль служанки, а маленького сына, Ореста, приказала убить, дабы когда тот вырастит, не отомстил за отца. Согласно общеизвестной трактовке, Ореста спасла его сестра, отдав на воспитание в другой царство, у Сартра ж речь идет о том, что наемники, нанятые для убийства царевича, пожалели мальчика и оставили его в лесу, где, как гласит молва, его подобрали афинские буржуа и воспитали, как дворянина. В общем, окончание легенды совпадает в обоих - Электра живет мечтой о мести об отце и ждет возвращения брата, который своим мечом покарает ее мать и ее любовника.
По Сартру действие происходит на острове Аргос, который находится под гнетом проклятия - мух. Улицы и небо Аргоса наводнено мясными мухами, а в день, в который прибывает Орест, еще и запланировал ежегодный ритуал - встреча мертвецов. Мухи у местных жителей считаются расплатой за их грехи, которыми люди упиваются и страдают, мухи для них - живое напоминание о мертвецах.
Сартр рассматривает сложившуюся ситуацию не столько с философским, сколько с психологическим уклоном. Его Орест - персонаж, прибывший на Аргос вовсе не питаемый местью, даже достаточно дипломатичный - сначала он искал дома царя вовсе не для кровавой битвы, но хотел предъявить свои права на трон. Встреча с Электрой пробуждает в его душе сначала сочувствие, потом естественное желание защитить страдающую сестру, и это чувство загорается, наконец, так, как того хотела Электра, хотя и не в той форме. Электра ждала своего мстителя, ждала этого часа и когда он произошел, ее радость в миг обратилось в вину, таким образом превратившись в добычу эриний. Раньше ее радость питалась от чувства справедливости, она чувствовала себя чистой, безгрешной, жертвой обстоятельств, но добившись возмездия, поняла, что в моральном плане соучастница преступления, отражение собственной ненавидимой матери. Орест убив Эгисфа, повторил преступление Эгисфа убившего Агамемнона, также превратился в убийцу. На мой взгляд, основная мысль заключенная тут - это то, что справедливость не устанавливается убийством, равно как убийство не оправдывается справедливостью.
Интересен и двузначный образ героя на примере Ореста. С одной стороны, он сын сверженного отца, отплативший предателям и вернувший свой законный трон. Он возвращает жителям острова свободу от их мертвецов, уводя эриний (т.е. полчища мух) за собой. Он дарует физическую свободу своей сестре, но не в его власти подарить ей душевную свободу. А нуждается ли она в ней? Мне кажется, нет, в этой вине она обрела свой новый смысл жизни - если раньше она жила в ожидании будущего, то теперь будет самозабвенно оплакивать прошлое. Она ненавидела отчима и мать, за убийство отца, теперь ненавидит брата за убийство отчима и матери. Казалось бы, ведь она же этого хотела? На самом деле, она хотела не отмщения за отца, она хотела невозможного, его возвращения. Брат представлялся ей похожим на него, его воплощением, который потом легко заменит ей его, но встретив одухотворенного Филеба, ее разочарованию не было предела. Она видит ту, вторую сторону этого героизма - совершенно напрасную жертву ради мести пятнадцатилетней давности, из-за которой убиты не защищающийся противник и старая женщина, умоляющая о пощаде. Виновники давнего преступления, тысячекратно кающиеся, уставшие от такой жизни, возможно, даже отчаявшиеся, так как в лице своей смерти они видят спасение. Есть ли героизм в убийстве двух беззащитных стариков? Тогда ради чего нужна такая справедливость?
Примечательно и присутствие в этой пьесе Зевса, Юпитера, соответственно древнеримской мифологии. Сперва он выступает перед читателем, чуть ли не воплощением рассказчика, так как с его слов, мы можем иметь представление о происходящих событиях и их причинах. Когда эта миссия успешно выполнена, и Орест и Электра берут управление сюжетом в свои руки, Юпитеру отводится весьма метафизическая роль, то он провидение, а то и собственная сущность, воплощенное божество. В споре с Юпитером Орест вступает в некотором роде в диалог с высшим разумом, противиться законам, предначертанным свыше. В лице Ореста мы видим бунтаря, революционера, в лице Юпитера - сама жизнь, ее основополагающие правила. Вызов брошен, но как и удалось ли устоять в этом противостоянии Оресту, преследуемого эриниями, мы узнаем уже из мифов.

Однажды поэта Батюшкова (у которого к тому времени уже тихо наступало безумие) окликнули на вечерней улице и спросили, который час.
Он посмотрел на звёзды, грустно улыбнулся и ответил: вечность.
Добрый вечер, добрую вечность, дорогой Жан Поль!
Знаю, вы не верите в «Тот» свет, и потому моё письмо вас несколько удивит, точнее, удивит тот факт, что оно до вас дошло.
Хотя, в конце жизни, уже ослепши, вы словно прозрели душой и уверовали в бога, правда, своего, экзистенциального.
Только что дочитал вашу изумительную пьесу — Мухи.
И вот, захотелось вам написать: за моим окном сейчас так славно возле фонаря мерцает снег. Кажется, что мошкара кружится. Или, призраки мошкары.
Вы не сердитесь, Жан Поль, милый… вы наверно сейчас в раю, сидели в цветах возле речки, с Альбером Камю, с которым познакомились как раз на репетиции этой пьесы в театре.
Рядом с вами быть может сидит Достоевский..
Для вас, наверное, пребывание в раю, у вечерней реки, это некая экзистенциальная Сибирь.
И вот, ангел вам принёс письмо.
Камю тихо промолвил: Au milieu de l'hiver, j'ai découvert en moi un invincible été, и откинулся спиной, душой, в высокие цветы, заложив крылья за голову, словно руки.
Достоевский вам улыбнулся и сказал: я же вам говорил, что вам обязательно напишут.
Это… Лаонов? Знаю, знаю. Он и мне писал. Он тут многим пишет.
У Цветаевой с ним даже была страстная переписка..
Вы не стыдитесь. Ну да, вы умерли, и живёте в раю: так гаснет звезда, а свет от неё ещё виден миллионы лет.
Может, та Вифлеемская звезда, что привела к Христу, умерла уже давно.
Быть может эта звезда была населена таинственной жизнью..
Хороший сюжетец для пьесы, а?
Бога ещё не видели? Я тоже…
Чуточку переживаю. У ангелов уже неудобно спрашивать.
У одного вчера спросил… он расплакался.
Чувствую себя в гостях. А хозяин запаздывает. Неудобно..
Тут давеча тайком пронесли в рай вашу пьесу - Затворники Альтоны. Сильно.
Вас как и Перси Шелли, интересует инцестуальная связь между братом и сестрой?
Вот и в Мухах тоже…
Хотя там меня заинтересовало другое.
- Вы о Преступлении и наказании? О… Свидригайлове?
- О нём, о нём, милом.
Знаете,у меня были похожие мысли о нашем мире. Вы словно договорили мой кошмарный сон.
Во сне Свидригайлова, на Том свете — нет ада и рая. Нет бога, а есть покосившаяся тёмная банька с пауками. Всё.
- Вы тонко подметили, Фёдор Михайлович.
Знаете, возможно нет ни Того, ни этого света.
Для того, кто раб, для того ничего нет, ни бога, ни человека, ни истины, ни мира.
Рабом ведь можно быть чего угодно: страхов, разума, отчаяния, мести, равнодушия, сытого сердца..
Всё решает свобода. Беда лишь в том.. что она лежит по ту сторону отчаяния.
В настоящей свободе — отсветы иного мира и смерти.
Потому она так пугает людей: сделаю пару смелых шагов в кромешной пустоте, и пугаются сами себя, своих шагов и замирают, падая ниц перед каким-либо божком и суррогатом свободы.
Подлинная свобода, это как выход в открытый космос: тотальное одиночество, жертвенность, изгнанность из мира.
Об этом я и хотел сказать в пьесе.
Это ведь трагедия нашего мира, не так ли?
Бога в мире нет, но мир по природе своей — христианский, и всё в нём вопиёт и молит о боге, от былинки замученной, до звезды.
- Жан Поль… вы свободны в раю? Как вам ангелы?
- Они безумны и прекрасны. Стараюсь смотреть на них как на огромных мотыльков, или.. мух.
По вечерам, когда ангелы зябнут и идёт медленный снег возле фонарей, они закутываются в крылья и.. тогда я не могу сдержать улыбку: они похожи на трогательных сумасшедших, чьи тела туго стянуты смирительной рубашкой.
Знаете, если смотреть на рай как на психиатрическую клинику, то довольно сносно живётся. Всё как на земле…
Этот себя считает ангелом, тот — чёртом, другой — Достоевским (простите, Фёдор Михайлович..).
Я на днях тут встретил Сартра. То есть, себя же. Это было забавно.
Он целовался с Симоной у меня на глазах и улыбался мне довольно вызывающе.
Я иногда сомневаюсь, что я в раю..
- Я тоже чуточку сомневаюсь. Только не говорите об этом никому. Нам не нужна паника в раю.
Пусть это будет нашей тайной, Жан Поль.
Меня поразило начало вашей пьесы. Я словно снова подсмотрел свой кошмар во сне чужого творчества.
Словно есть сны-призраки, неприкаянные, одинокие, скитающиеся из века в век и снящиеся разным людям.
- Как герой пьесы — Орест.
Одинокий и неприкаянный странник. Эдакий робкий сон о Христе в древней Элладе.
Фёдор Михайлович.. у вас слёзы заблестели на глазах. Всё хорошо?
А река здесь чудесная. Ласточки летают... Мошкары, правда, по вечерам много.
Белый парус вон там, так красиво реет в реке...
- Это ангел тонет. Крыло из последних сил взметнулось вверх. Тонет в небе реки..
Боже, безумие какое-то.
Знаете, что меня поразило в начале пьесы? Словно апокалиптический сон Свидригайлова, стал явью, обняв целый мир..
Жан Поль, милый… это же ужасно!
Вы только представьте, что эти мухи на пустых и солнечных улочках древнегреческого города, с ослепшими домами, с с заколоченными ставнями, и людьми, подобно теням, скитающихся в своих траурных одеждах… это те же пауки из баньки на том свете.
Вы что-то сказали?
А, это вы, Альбер. А я уже было слегка испугался, думал, брежу. Забавно: боюсь припадка и в раю..
Оборачиваюсь — цветы говорят о боге, чуме… крысах.
А это вы лежите в высоких синих цветах.
- Чуточку задремал, проснулся, а у вас такой интересный диалог с Жаном..
Да, в некоторой мере, мой роман — Чума, перекликается с его пьесой. Мой роман, как сокровенный диалог с пьесой.
Он ведь писал пьесу в момент оккупации Франции, фашистами. Коричневая чума…
Немцы даже не заметили, что это о них в том числе, хотя пьеса сложнее.
Царя Агамемнона, на брачном ложе с Клитемнестрой, убил Эгисф, её любовник. И сам стал царствовать.
Осталась дочка Электра, эта экзистенциальная Золушка Эллады, отмывающая грязные простыни в сперме, после жарких ночей матери и убийцы её отца.
Мать мучилась грехом, словно леди Макбет, которая мыла руки от крови, как в бреду, даже когда они были уже чистыми, и заставляла дочку отстировать своё бельё, словно можно свои грехи отмыть чужими руками..
Хотя Христианство говорит и об этом.
Есть ещё младший братик Электры, которого охранники Эгисфа, любовника матери, унесли в лес к зверям, младенцем, но он выжил: подобрали добрые люди.
Спустя 15 лет он возвращается в свой родной город, где царствует Эгисф, убийца, мать делит с ним ложе а сестра пребывает в рабстве и ей снится месть, снится братик…
Ну какие тут немцы?
- Да дело не в немцах. Тут о метафизической чуме, нравственной..
- Простите, а вы кто, молодой человек?
- Фёдор Михайлович, здравствуйте, я Лаонов, Саша.
Просто вы так интересно дискутировали, что я захотел посидеть возле вечерней реки, рядом с вами.
Сартр: И как вы тут оказались? Неужели..
Лаонов: Да, я убил себя. У меня было несколько суицидальных попыток раньше.
Но тут, не удержался. К вам спешил, послушать. Уютно тут у вас..
Вот только.. любимая моя будет сердиться. Плакать.
Сартр: Ваше письмо чуточку вас обогнало.
Это даже забавно.
Выходит… моя пьеса, фактически, стала причиной вашего самоубийства?
Грустно…
Лаонов: а по мне, так мило. Было бы здорово.. если бы многие политики, прочитав что-то невыносимо прекрасное, вдруг осознали бы что-то, устыдились свой обнажённой и изувеченной души, до слёз, и, не в силах выдержать своей бесчеловечности и стыда, покончили бы с собой.
Только представьте: сотни, тысячи выстрелов в разных уголках мира: подснежники вспышек в тёмных окнах, в машинах, на тёмной улице или в одинокой постели… а лучше на заседании ООН.
Там должно много подснежников зацвести..
Жан Поль, знаете, что меня особенно поразило в пьесе, с оглядкой на современные идеалы демократии, по которой так многие томятся сейчас?
Народ Аргоса был счастлив и сыт. До того сыт счастьем, довольством, утробой, что сердце заросло салом, как сказал бы Андрей Платонов и жизнь стало пустой, сердце и жизнь как бы заросли пустым светом солнца.
И народ Аргоса стал томиться… собой, жизнью.
Ничего уже больше не радовало, ни улыбки детей, ни поцелуи любимых, ни добрый свет искусства.
Боги замолчали на небесах и человечность погасла в сердце: ах, кто же знал, что её нужно беречь, как робкий огонёк свечи в ветер?
И тогда, в этих сумерках человечности, впервые послышались мухи, словно белый шум космоса, помехи-мурашки какого-то далёкого и таинственного сигнала.
Арговитяне стали томиться, чтобы в жизни произошло хоть что-то: конец света или война, убийство.. разврат, не важно.
Только так они могли почувствовать себя хоть как-то.
Раскаяние и боль, пароксизм страха и предельный разврат, порой спиритуалистически вызывают к жизни тех, кто духовно мёртв, и они бессознательно ищут гибели не только себе, но и миру.
Больше 2000 лет прошло, а ничего не меняется.
Жители Аргоса сладострастно молчали и жаждали, чтобы в покоях царицы случилась катастрофа, чтобы убили царя.
Мне это молчание до боли напомнило мерзость и трусость сегодняшнего молчания многих стран, сытых и довольных собой, которые домолчались до ада, не замечая трагедии совсем рядом с ними.
В ту ночь царь Агамемнон, кричал, умирая… а люди, в ту же ночь, стонали в своих постелях, занимаясь жарким сексом
Камю: Это естественно. При упадке империй, расцветал разврат.
Когда человека вешают, он может испытать оргазм и теряет семя своё, ещё прежде души: тело, чувствуя свою гибель, словно тень, судорожно отбрасывает последнюю надежду на жизнь и её продолжение..
Лаонов: О да, те стоны и стоны людей в постелях своих, слились в один крик.
Это были предвестники стонов.. в аду.
Сартр: Лаонов… в пьесе нет этих стонов. Но мне понравилась ваша мысль. Даже увидел как это чудно смотрелось бы в театре: хорошо бы… если бы ничего не подозревающий зритель, вдруг услышал рядом с собой этот сладострастный и мрачный стон, почти на ушко…. словно это и его грехи стонут.
Нужно своих людей рассадить тогда в зале…
Некоторые стали бы заниматься сексом прямо в креслах, во время представления.
Лаонов: а ещё хорошо запустить в сумерки театра… нет, не мух, это было бы жестоко, хоть и эффектно, а вентиляторами сверху по залу развеять мелкие листочки, почти пепел..
Сартр: Чтобы зрители сошли с ума от страха? или вышли бы седыми из театра… А интересно было бы. Если бы конец света был, я бы хотел, чтобы последняя пьеса игралась, моя. Именно так как вы сказали.
Люди бы стали выбегать в ужасе из театра.. а на улице конец света и пепел по миру тихо летит, словно снег.
Я вообще попытался описать в пьесе экзистенциальность свободы, раскаяния: молчание, может быть не меньшим преступлением, чем убийство. Более того, оно может быть убийством раньше, чем совершено убийство, и в этом смысле тут, в мире нравственного, действуют законы теории относительности Эйнштейна: т.е. трагедия и смерти могут уже полыхать до того, как они сбылись. Почти как тени на заре...
Но об этом почему то не принято думать, ужасаясь началам войн или убийствам. Так легче… для совести.
Народ Аргоса, кающийся в своём грехе, сладострастно раздирая свои раны, как бы стал частью души Эгисфа, убившего царя.
Меня интересовало, как могут рухнуть экзистенциальные стены существования, разделяющие людей, жизнь и смерть: это больше, чем разрушенная 4-я стена в кинематографе.
Люди словно бы утратили в грехе, очертания тел, души. Себя утратили, и не знали, где кончается душа, а где начинается тело.
Лаонов: Если бы я ставил эту пьесу в театре.. то люди на улицах Аргоса, спасаясь от себя, лукаво сходили бы с ума, замирали бы чудесной цветущей вишней на улице или танцующим на крыше дождём.
Сартр: А чем не сумасшедшие те, кто живёт, будучи мёртвым? Или думая, что мёртв?
Люди Аргоса, словно призраки, проходили сквозь истины и красоту мира, улыбки детей и страдания близких.
Люди стали.. покорными чувствами убийцы, Эгисфа, не чувствующего раскаяния: они рабски страдали за него, принося себя в жертву.
Разве это… не фотографический негатив… бога?
Лаонов: Именно, что негатив. Суррогат бога, как луга при затмении, становится суррогатом солнца.
Мне кажется.. именно в этой пьесе, истоки и тайна вашего великого образа: В душе человека, дыра, размером с бога.
В пьесе, в каждую годовщину убийства царя, мерзавец Эгисф устраивал апокалиптическое празднество: на мрачной скале, отворяли круглый камень в пещеру и мертвецы из Аида выходили к людям, для их мук: мёртвые, замученные звери выходили к людям, ласкаясь к ногам своих убийц или к тем, кто их ел…
Сартр: Боже… Лаонов, да не было у меня этого в пьесе! Перестаньте выдумывать!
Лаонов: Выходили мёртвые мужья и тихо ложились в постель к своим жёнам, которые им изменяли.
Выходил и убитый царь Агамемнон.
Эта пещера — дыра, там космос полыхает и звёзды. Это дыра.. Пандоры.
Сартр: звучит двусмысленно..
Лаонов: Эта пещера, уверен, дословно совпадает с той пещерой, где был захоронен Христос.
Только представьте: все ждут воскрешения. Но оно не происходит.
На 5-ю ночь, три апостола отворяют камень и.. вскрикивают.
На каменной плите лежит мёртвый Христос, как на картине… как его, забыл..
Достоевский: Ганс Гольбейн.
Лаонов: Точно. А возле тела Христа, на коленях, в слезах, склонился призрак Иуды.
Призраки замученных в дальнейшем христиан, призраки детей, умерших во время грядущих войн…
Призрак Достоевского простёрся у гроба Христа и у него случился эпилептический припадок.
Достоевский: Вы перебарщиваете, Лаонов.
Вы.. так забавно хлопаете себя по щекам, шее. Если не знать, что вы шлёпаете вечернюю мошкару, можно было бы подумать, что вы в раю мучаетесь угрызениями совести.
Вас же мучают угрызения совести?
Вы же знаете, какую боль причинили на земле той удивительной женщине, с чуточку разными глазами, цвета крыл ласточки?
Может… вы из-за этого и покончили с собой?
Лаонов: А вот тут перебарщиваете уже вы, Фёдор Михайлович. Это не ваше дело.
Камю: А я бы послушал. Что-то мне скучно.
Лаонов… а вы бы смогли, в раю покончить с собой? Из-за любви?
Сартр: Снова цветы говорят…
Альбер, ты вроде пробовал убежать из рая с любовницей своей, Марией..
Не вышло?
Камю: Вышло.. но я вернулся. Любимая не могла покинуть рай, она была ангелом. А что мне мир без неё?
Да и кое-что я понял тут, чего не понимал на земле..
Лаонов, как там сейчас, на земле?
Лаонов: Психушка
Камю: Значит, всё как и прежде. Стабильность.
Лаонов: Жан Поль, вы описали изумительную апокалиптику пустоты в душах людей, разрушившей город.
Это так странно.. в душах, мир уже давно разрушен, и бог мёртв, а многие и не замечают этого и думают что мир нормален и прекрасен, цел.
Это мне напомнило о том.. что сейчас происходит в мире.
Фёдор Михайлович, вам это будет интересно, это о России, и так называемом цивилизованном западе.
Я даже не про сердца, заросшие салом, а про «царьков» и «элиты», которые похожи на апокалиптическую секту мертвецов (нравственных некрофилов) из пьесы: они веками, десятилетиями растравливали в себе экзистенциальную ненависть к России, они не отпускали обиды и боль прошлого а сладострастно ковыряли его до крови, поклоняясь мёртвому в себе и словно спиритуалистически вызывая что-то мрачное из прошлого, не желая жить настоящим, любовью.
И кончилось это катастрофой войны и горя, и что самое ужасное, они не понимают что натворили и не поймут.
Они домолчались до ада, не слыша убийств, криков детей и женщин, как и люди Аргоса из пьесы.
Фёдор Михайлович, вы бы удивились, во что выродился Великий Инквизитор в наше время и как трусливо и пошло ему преклонились многие, предав себя, историю свою, бога, честь.
Хотя.. в пьесе Сартра, уже есть мрачные отблески этого: Великий инквизитор.. сам ищет, смерти: ибо мир для них — пустыня без бога и человечности, чести и правды. И за собой в ад они тащат и мир.
Сартр: Лаонов… мне кажется, я знаю почему вы покончили с собой.
Помните что я писал? О тайне богов? Что люди свободны, но не знают об этом?
Достоевский: Моя же мысль о счастье. Полнолуние моей мысли..
Лаонов: Люди словно живут в тюрьме с открытыми дверями.
Уже охранников нет давно, уже весна прихлынула зелёной волной к открытым дверям, а люди не выходят, живут страхами, прошлым, ненавистью.. и настоящее просто не может сбыться вполне. Настоящее становится инвалидом, ковыляющим по пустынным улочкам времени.
Если подумать, то это самый страшный и опасный вид сумасшествия, которого почему то никто не замечает: люди живут тем, чего нет, слышат голоса ненависти, страха…
Достоевский: я бы сказал.. что не столько настоящее не может сбыться, а — бог.
Мы толком ещё не видели настоящего, потому и не можем говорить каким может быть бог, мир и человек.
Камю: А что есть бог, как не призрак умершего мира?
Уверены ли мы, что мир не умер?
Слишком он прозрачен и нелеп в своём безумии, для живого.
Может.. мы давно его убили, и бог, это боль нашей совести о содеянном? Мировая скорбь?
Сартр: Альбер, прекрати. Ты снова возле мистики ходишь, и бога.
Камю: Вместе ходим…
Сартр: Нет никакого бога.
Камю: Это ты мне в раю говоришь? Жан, ты такой милый сейчас.. с лазурными крыльями за спиной.
Словно любопытные дети, они выглядывают из-за твоих плечей и шепчутся о чём-то на ветру, тихо смеются…
Лаонов: А знаете, Камю быть может прав.
Возможно, главная тайна пьесы Сартра в том… что Орест, явившийся в город спустя 15 лет, и кровожадный Юпитер, стравливающий людей, это не более чем миражи.
Они давно мертвы, на самом деле…
Все мертвы.. кроме сестрёнки Ореста — Электры: он словно дух на спиритизме, был вызван её тоской по нему и по справедливости.
Кстати, после того, как Орест отомстил, убив, подобно Раскольникову, не только того, кого должен был убить.. Электра и Орест любовно сблизились. Мгновенно.
Словно мир дрогнул. Осенью зашумели сады планет и не за что было уже зацепиться в мире, только за любовь.
Да, там есть тонкий момент.. что и в начале пьесы, народ Аргоса, после убийства Эгисфом, царя, предались грубому сексу, но здесь.. я уже не знаю, возможно и здесь любовь, словно призрак (!!!) была вызвана этим убийством и пустотой, просиявшей в душах и судьбе Электры и Ореста.
Не хочется верить в это. Возможно.. это была любовь. Всё в мире ложь и морок, бред истин (как сказал бы Макс Волошин), всё кроме любви.
Быть может и человека в мире ещё толком нет, но есть любовь, бесприютная и вечная любовь, и Орест с Электрой, стали как бы вдруг обнажёнными после содеянного, словно Адам и Ева: обнажены до бессмертия и мук раскаяния, и нечем уже им было прикрыться.
Достоевский: Только недавно прочитал пьесу. Столько всего прочитал за последнее время.. Набоков мне нравится. Особенно его роман Приглашение на казнь. Чем-то похоже на пьесу Сартра.
Орест и правда похож в своей нераскаянности, на Раскольникова. Хотя.. он в себе такой ад боли скрывает. Нечеловеческой.
Сестрёнку жалко. Он ей… по своему, даровал свободу: сумасшествие.
Она хотела не отмщения, а правды, как и все мы.
Хотела живого отца вернуть, брата увидеть после стольких лет разлуки, мать.. простить.
Быть может пьеса в том числе и об этом: что даже справедливость, идя дорогой мести, распинается и вырождается.
Это путь смерти человека, мира и бога, их общего сораспятия.
Меня почти не удивило, что Орест в конце.. захотел взять грехи людей и убийцы отца — на себя.
Беда в том, что он долго не выдержит… он не Христос, не богочеловек,а человекобог...
Камю: Древнегреческий Кириллов...
Сартр: Снова цветы говорят..
Лаонов: Фёдор Михайлович, вы правы, как и вы, Альбер. И даже больше: мне кажется, Орест понял, что свобода, как и бог, да и правда, лежат по ту сторону мира.
Он бросил бунт не столько себе, своему призрачному прошлому, несправедливости, но и.. ложному богу, миру, потому что только только безумец может преклониться перед безумной и подлой правдой мира.
Сейчас модно демократически преклоняться перед безумными и сытыми истинами мира.
В конце пьесы, Орест, словно Христос-крысолов, уводит за собой из города мух-эриний.
Уводит по ту сторону природы, рая, человечности, в сияющее ничто: к звёздам…
Но думается мне, он увёл из города и кое что ещё, а может и из мира: надежду.
Сартр: Лаонов.. ты что-то про Юпитера хотел сказать, и забыл.
Лаонов: Ах, да. Он так дивно, миражно, мелькает то в начале пьесы, то в середине, в конце.. словно тень отца Гамлета: словно звезда в набегающих облаках.
На самом деле.. Юпитер давно уже мёртв. Как и Орест, что умер в лесу ещё в младенчестве.
Юпитера вызвал из небытия, страх толпы, смрад раскаяния.
Но это уже не настоящий Юпитер. а мерзкая карикатура на изувеченных грехом, страхом и трусостью, души людей.
Именно такого бога они заслужили.. это их общая тень.
Город призрак — Аргос, словно летучий Голландец, он появляется в веках, тот тут, то там. Становясь то страной, то..
Возможно, он уже разросся до мира: мир-призрак.
В начале 20-го века, в аду братоубийственной войны, русский философ и Богослов, Павел Флоренский, прочитав теорию относительности Эйнштейна, математически доказал, что за орбитой планеты Нептун, вещество и планеты, достигают световых скоростей, и потому за орбитой Нептуна, находится Рай.
А все эти звёзды, планеты, что дальше.. так, миражи, мимолётные декорации, словно сны и страхи людей Аргоса.
Сартр: А может в любви, вещество достигает световых скоростей? Рай совсем рядом..
Лаонов, перестань бить себя по щекам. Мошкары уже нет.
Ты сильно любишь ту удивительную женщину, с глазами, цвета крыла ласточки? Больше жизни и смерти?
Я могу сделать так, что ты будешь жить.. что вы будете с ней вместе. Ты просто заснул за столом, когда писал мне письмо. Ты не умер..
Но для этого ты должен (дурацкое слово, никогда его не любил) сказать этой женщине, то, что давно уже хотел, но не решался.
Орест это так и не сказал своей Электре..
Ваша любовь, как и свобода, тоже, простёрты по ту сторону Того, и Этого мира.
Как ты уже понял, у меня не спроста крылья за спиной.
Я… не совсем, Сартр.
Ну вот, так лучше. Ты ударил себя по щеке, и рука прозрачно, чеширски, прошла сквозь лицо, коснувшись мысли о любимой..
Твоя мысль тихо светится на ладони, словно светлячок..
Цветы смеются… Милый Альбер. Он разбирается в муках любви.
Саша, не забывай, что всё в мире — ничто, кроме любви.
Передавай от меня привет удивительной женщине, с глазами, цвета крыла ласточки.
Она тоже, ангел. Просто забыла об этом…

Мучительный секрет богов и царей: они знают, что люди свободны. Люди свободны, Эгисф. Тебе это известно, а им — нет.

Орест. Если и для них нет надежды, почему я, утративший ее, не должен с ними поделиться отчаянием?
Юпитер. Что им делать с отчаянием?
Орест. Что угодно: они свободны, настоящая человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния.














Другие издания


