
Книжные ориентиры от журнала «Psychologies»
Omiana
- 1 629 книг

Ваша оценка
Ваша оценка
Том 1.
Так могла бы рифмовать гимназистка ПОЗАПРОШЛОГО века. Ну, не гимназистка, конечно. Плюс, конечно, у нее огромная эрудиция, но поэзия – это ведь не энциклопедия по теории и истории культуры, и не поле для аллюзий на библейские темы (кстати, глубоко мне чуждые). Так что в понимании ее стихов мы вряд сойдемся. Хотя кому-то они могут, разумеется, нравиться. С другой стороны считать ее лучшей русскоязычной поэтессой (как некоторые из «той тусовки» намекают) сегодня было также большой глупостью.
Все познается в сравнении (и в КОНТЕКСТТЕ).
А из этого, для меня, как читателя, следует, что лучшей «поэзией» на русском языке сейчас являются скорее вирши Вс. Емелина. Вот, кстати, по «тусовочной» теме:
Ну, это все лирика. А вот дальше Емелин в своих виршах говорит то, о чем сказать при выстроенной НЕ нами системе коммуникация было практически невозможно – почти по технологии, описаной Оруэллом. Дело в том, что в совестком интеллигентском культурном андерграунде некоторые товарищи вспомнили, что ни типа христиане, но знать не хотели помнить, что они русские (ну, если только речь не шла у юродстве «русской религиозхной философии». Для сложных символических систем, которые выстраивались аверинцевыми-седаковыми, бибихиными-гальцевами для «русскости» места не было вовсе. А раз нет слова – далее смотри «1984». К слову сказать, у иудейского сегмента диссидентуры такой национальной «забывчивости» никогда не было. Излишне спрашивать, кто кого использовал, и за кем было преимущество. И вот когда образованщина окончательно вроде заплела всем мозги, пришел Емелин и ёрничает:
И в кустах у калитки
Тешил сердце мое
Не изысканный Шнитке,
А ансамбль соловьев.
В светлой роще весенней
Пил березовый сок,
Как Сережа Есенин
Или Коля Рубцов.
Часто думал о чем-то,
Прятал в сердце печаль
И с соседской девчонкой
Все рассветы встречал.
В детстве был пионером,
Выпивал иногда.
Мог бы стать инженером,
Да случилась беда.
А попались парнишке,
Став дорогою в ад,
Неприметные книжки
Тамиздат, самиздат.
В них на серой бумаге
Мне прочесть довелось
Про тюрьму и про лагерь,
Про еврейский вопрос,
Про поэтов на нарах,
Про убийство царя,
И об крымских татарах,
Что страдают зазря.
Нет, не спрятать цензуре
Вольной мысли огня,
Всего перевернули
Эти книжки меня.
Стал я горд и бесстрашен,
И пошел я на бой
За их, вашу и нашу
За свободу горой.
Материл без оглядки
Я ЦК, КГБ.
Мать-старушка украдкой
Хоронилась в избе.
Приколол на жилетку
Я трехцветный флажок,
Слезы лила соседка
В оренбургский платок.
Делал в темном подвале
Ксерокопии я,
А вокруг засновали
Сразу псевдодрузья.
Зазывали в квартиры
Посидеть, поболтать,
Так меня окрутила
Диссидентская рать.
В тех квартирах был, братцы,
Удивительный вид:
То висит инсталляция,
То перформанс стоит.
И, блестящий очками,
Там наук кандидат
О разрушенном храме
Делал длинный доклад,
О невидимой Церкви,
О бессмертьи души.
А чернявые девки
Ох, как там хороши!
Пили тоже не мало,
И из собственных рук
Мне вино подливала
Кандидатша наук.
Подливали мне виски,
Ну, такая херня!
И в засос сионистки
Целовали меня.
Я простых был профессий,
Знал пилу да топор.
А здесь кто-то профессор,
Кто-то член, кто-то корр.
Мои мозги свихнулись,
Разберешься в них хрен -
Клайв Стейплз (чтоб его!) Льюис,
Пьер Тейар де Шарден,
И еще эти, как их,
Позабыл, как на грех,
Гершензон, бля, Булгаков,
В общем авторы "Вех".
Я сидел там уродом,
Не поняв ни шиша,
Человек из народа,
Как лесковский Левша.
Их слова вспоминая,
Перепутать боюсь,
Ах, святая-сякая,
Прикровенная Русь.
Не положишь им палец
В несмолкающий рот.
Ах, великий страдалец,
Иудейский народ.
И с иконы Распятый
Видел полон тоски,
Как народ до заката
Все чесал языки...
Так на этих, на кухнях
Я б глядишь и прожил,
Только взял да и рухнул
Тот кровавый режим.
Все, с кем был я повязан
В этой трудной борьбе,
Вдруг уехали разом
В США, в ФРГ.
Получили гринкарты
Умных слов мастера,
Платит Сорос им гранты,
Ну а мне ни хера.
Средь свободной Россеи
Я стою на снегу,
Никого не имею,
Ничего не могу.
Странно, да – пишешь о Седаковой, а приводишь стихи Емелина. Но это то, что можно ответить «седаковым». Емелин срифмовал то, что мы думаем «прозой». Но это же – НАША НЕСПЕТАЯ ЖИЗНЬ. Нам не дали спеть – и не дадут! У диссиды и андерграунда совковых годов была хоть какая-то надежда. И она во многом сбылась. Сейчас они по заграницам разъезжают. Групповое тусование и даже сопротивление оказалось выигрышной стратегией: после «катастройки» они в шоколаде, хотя, может быть, и искренне возмущаются «расейской ужастью». Про израильскую визу уже и не говорю, но даже симпатии к католикам – на фоне сиволапых чаплиных гундяев кураевичей – это уже нечто. Но по нам: те же яйца, только в профиль. Но нам-то, на гранты и прочую феличиту надеяться нечего, и при нашей жизни вряд ли что-то изменится – разве что в худую сторону.
Сейчас в чем-то Емелин – это анти-Седакова.
Короче говоря, по-Емелину, нам, простым русским ребятам, при нынешних раскладах ничего не светит. Наиболее выигрышной стратегией в России является анти- или не-русский подход. Процветают землячества, племенная и религиозная солидарность, «продажа Родины» - в розницу и оптом. Конечно, наша чистоплюйская интеллигенция не такова. Многие просто не могут. У многих есть моральные принципы», кого-то «тошнит» эстетически. Но конкретно, ЗА НАС выступить мало, кто готов. Ты можешь быть вполне русским и рассуждать о проблемах «Российской Федерации», не если надо получать грант, то лучше писать как американцы – это будет политология-социология. Можно писать о России, да, ну лучше укладываться в парадигму «славистики». А еще лучше, от всего этого отстраниться брезгливо и найти себе хорошую культурную нишу, такую всеединую, всемировую. И – умно об этом выступать. И тебя будут уважать на Западе, и приглашать на конференции, и переводить. То, что это бесполезно для конкретной, умирающей сейчас России – это не важно, «души» ведь спасаем. Можно и к католичеству прислониться, несмотря на последний скандал с отставкой «панцир-папы» (интересно, какого бога видел нацистский зенитчик, глядя в небо), даже после всего этого, собор святого Петра – это все же не муляж ХХС. Дискомфорт для наших «христиан» тоже обеспечен, ибо Европа, куда они так стремятся, уже стала постхристианской. Но полянки уютные найти еще можно. И все равно – они – это не Мы. И они на нас «душе-спасательных» средств тратить не будут.
А, МЫ – это мы, и не в замятинском смысле. НЕТ сейчас организованной силы, выступающей за русские культурные и национальные интересы. А к алиенам прислоняться – себе дороже выйдет, некоторым при этом удастся и за границу поездить, и гранты получить.
Но это не значит, что во всем нужно не соглашаться с другими.
Кое-что из четырехтомника О.Седаковой я для себя отметил знаком «плюс».
Некоторые переводы из второго тома привлекли внимание. Элюар, Рильке – да. Тоже много субъективизма в отборе и похвалах (как же без этого!), но Седакова берет пласты, мало известные нашему читателю.
Большинство из тех, кого ОС превозносит (в третьем томе) мне глубоко чужды, незнакомы или не волнуют. Но с культурным плюрализмом такого уровня я бы согласился, не стой за ним ничего другого, глубоко нам враждебного. Возможно, мы просто «не в теме».
ИХ кампашка жила и живет темами, очень далекими от тех, «которые переполнили доверху нас». Впрочем, «Нас» - это то, что сегодня невозможно, ни по принципу нации, ни по принципу генерации.
Но мне понравилось, как автор раздирает Бунина, Солженицына и Баркову, особенно. Бунина, к примеру, ОС трактует с удивительной тонкостью и пониманием. Но ПРИРОДЫ русской души она все же не чувствует, иначе не занималась бы «педагогикой» с опорой на пастернаков-целанов. Неужели не ясно, как подобный подход оскорбителен для тех, у кого вырезали, изничтожили ЕГО культурную элиту, у кого захватили ЕГО страну, у кого загадили и отравили ЕГО культуру. Но, Седакова, кажется, искренне почитает то, о чем пишет.
Многое из эссе по вопросам этики-эстетики можно было хоть прямо сразу включать в учебный процесс. Только вот, КОГО учить?
При нарастающей демодернизации проблемы и язык, таких, как Седакова, никому будут не нужны ни с каким знаком. Что за дело торговым менеджерам и агентам (а ведь таковых большинство) до проблем Данте или поэзии Модерна – они уже в Темных веках пребывают и довольны. При «совке» был все же какой-то «прогресс». Сейчас же ничего не светит, кроме деградации, воровской «элите» никакая «культура» не нужна, даже в усеченном советском варианте. Достаточно голой развлекухи. Вот чего не понимали и не понимают наши «антисоветчики». За что боролись? Конкретно – если не за свою страну и не за свою нацию, то все бессмысленно. «На то и напоролись».
Эссе о свободе продолжают известную философскую традицию (тут не столько Д.С.Милль, сколько И.Берлин). Все очень интересно и – спорно. Когда Седакова пишет, что мы не усвоили наследия великих классиков и современников, к коим она относит, например, Аверинцева, Солженицына или, почему-то?- Мымордашвили!).
По поводу Александра Исаевича очень хорошо: «Самый простой пример: если бы Солженицын был в России к настоящему времени прочитан, просто невозможно было бы наваждение всех этих мутных восторгов по поводу сталинского ;эффективного менеджмента ;, которые раздаются теперь отовсюду и даже вводятся в школьные учебники, невозможно было бы продолжать безумное взвешивание: ; с одной стороны; - ; с другой стороны;. С одной стороны - ГУЛАГ, с другой - ... Что это за существо, которое может думать в таком случае о ;другой стороне;?
Действительно, Солженицына по-настоящему НЕ прочитали, но - ПОЧЕМУ?
К слову сказать, пророк наш Исайя, «обложен» был, кажется, весьма плотно.
Дело в «постмодернизме»: «Постмодернизм как общее настроение - дитя благополучных, пост-исторических времен. В такое настроение впадает цивилизация, в которой идейные, национальные, религиозные реальности уже не превращаются в историю, то есть, в деяния, res gesta, иначе говоря, в каким-то образом оправданное насилие и в освященную жертву: это невозможность отдать жизнь за что-то - и убивать за что-то» - или не только?
Наши (и не наши) интеллигенты были так увлечены своим ГАЛДЕЖОМ, что не хотели слушать резонных вопросов и возражений, сводя это к «фашизму», «совку» и пр. Иногда так оно и было, но не всегда же. Платформа, условно говоря «бибихиных» была очень узкой и не удобной, не развернуться. И главное – для нашего спасения на грани гибели это практически ничего не дает. А НЕ считать авторитетами пастернаков, мандельштамов, броцких, прибабахнутых «веховцев», грузинских, еврейских и прочих расистов и русофобов – это же с позиций той тусовки - просто «ужас-ужас». Говорить не о чем, коммуникация не выстраивается. Жесткость власти и серость массы (можно сказать и наоборот) правят бал, ибо невозможен консолидированный ответ и противостояние им.
Хотя мне лично Седакова нравится: очень неординарная (по эрудиции и жизненной траектории), приятная (по манере высказывания), интеллигентная (без кавычек), умная (без оговорок) женщина. Много интересных наблюдений, точнейших замечаний, но она – чужая.

ПОСВЯЩЕНИЕ
Помни, говорю я, помни,
помни, говорю и плачу:
все покинет, все переменится
и сама надежда убивает.
Океан не впадает в реку;
река не возвращается к истокам;
время никого не пощадило –
но я люблю тебя, как будто
все это было и бывает.
1990-92

*
Мой слух наготове. Ты знаешь. И даже
когда я не вижу, но музыка вяжет
висячую лестницу в воздухе сада,
и каждая ветка угодничать рада -
мой слух наготове. И руки окрепли
отталкивать эти свистящие петли.

Известные слова Мандельштама о том, что нигде так не «ценят стихи, как у нас: у нас за них убивают» подтверждают неэстетическую серьезность эстетики в обществе, избравшем богоборческий и человекоборческий путь, когда, по словам И.Бродского, гибнет не герой трагедии, а хор. Чистый модернизм в этой ситуации подпадает под суд не только палачей (где его диагностируют как «дефективное», «упадочное», «больное» искусство), но и противоположной стороны: в присутствии небывалого страдания, перед его лицом разговор о крушении и без того рухнувших пределов и ценностей становится излишним и нравственно сомнительным. Какого искусства ждут гонимые?













