
"... вот-вот замечено сами-знаете-где"
russischergeist
- 39 918 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Купил ради обложки. В принципе, сразу понятно, зачем такую обложку сделали, и кто будет такое покупать. Есть такой подтип художественной литературы, по ходу действия которой у героев постоянно что-то звучит на вертушке или в плерее, и они либо бездумно сыпят названиями этого музла так, что тошнить уже начинает, либо музыка действительно как-то приурочена к событиям в их жизнях. В "Дирижабле" на удивление всё органично и лаконично, нет невыносимых сопливых откровений о том как на школьной дискотеке поставили «Soldier of Fortune» и все девочки тут же захотели танцавать белый танец, вот этого нет. Тут есть разрушение глиняного колосса СССР путём перепродажи зарубежного винила и пошива поддельных джинс, есть дайджест рок-сцены 80-х (есть пара аккуратных камео Сукачёва и Агузаровой, просто аккуратнейших, любо-дорого) ну и немного мифогенной трагической любви. В итоге получается очень близко фильму Шахназарова "Исчезнувшая империя". Наблюдается тот парадокс, когда бездействие (герой валяется дома на диване и слушает ЛедЗеп) и является самой жизнью, а любое действие (фарца, купи-продай) является лишь фактором разрушения сложившейся системы, причём система разрушается на всех уровнях: начиная от жизни героя, кончая жизненным циклом государства. Раскачали.
Поневоле усмехаешься, спрашивая себя: неужели система сама себя погубила? Неужели (естественно, при равноправном участии всех остальных факторов) простой запрет западной рок-музыки в СССР спровоцировал этот всплеск свободолюбия, неужели это тоже было причиной падения колосса?
А потом читаешь "Войну и мир":
"Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое-то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка."
"Когда созрело яблоко и падает, - отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно."
Сборник рассказов Кроме пейзажа можно считать заслуженным сиквелом "Дирижабля" - герой эмигрировал и жизнь наконец вошла в колею. Только теперь уже на диване вдоволь не поваляешься.

Прочел с огромным удовольствием. Увидел , что книга вошла в шорт-лист "Большой Книги" 2009 года, стало любопытно. Вполне на уровне, чем то напомнило раннего Зайончковского , с таким одесским перчиком в придачу, но в меру, не лезет из всех щелей... Ностальгия по 80м , те, кто тогда носился, раздобывая записи Роллингов, Пёплов, Флойдов, Цеппелинов и прочих Великих, менялся пластами, брал "на послушать", мотался по толкучкам музыкальным - поностальгируют по настоящему, как и я... Но и тем, кто вырос уже в 90х -2000х, кому любопытна история тех лихих годов, да еще так здорово написанная от первого лица, будет небезынтересно. И нет этой тошнотной ностальгии по фантастическому совку, которой сейчас грешат очень и очень многие...
Автор явно хороший рассказчик, жалко что пока у нас вышло всего одно полноценное произведение, я бы с удовольствием почитал еще!

Из этой трагедии я вычленил только одну пригодную для себя фразу – life is a drag. Сначала я думал, что речь идет о наркотиках, но Валерия Анатольевна объяснила, что слова life a drag означает, что у человека не жизнь, а какая-то мутная тягомотина.
В. Ярмолинец. Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89».
Я дитя второй половины прошлого, двадцатого века. И когда в современной прозе натыкаюсь на свидетельства той эпохи – в душе разливается приятное тепло, а сердце щемит от ощущения того, что этого уже не будет никогда…
Многое в «Свинцовом дирижабле» мне знакомо не понаслышке: редакционная жизнь и «комсомольские будни», работа цеховиков и обыденная жизнь интеллигенции перестроечных времен. Знаком даже город – Одеса, хоть я там и не жил, но часто бывал, и искренне его люблю. И цитаты из роковских песен знакомы и узнаваемы.
Но это все - мои эмоции и «рефлексирование о прошлом». Здесь же, немного иное. От произведения Вадима Ярмолинца веет тоской и безысходностью, а жизнь главного героя сплошная тягомотина (life a drag). Судите сами…
Одинокое и безрадостное детство главного героя Дмитрия. Холодно, пусто. Отцу некогда поговорить с сыном, и при всей взаимной любви, эти два близких человека – чужаки. И только после внезапной смерти отца, Дмитрий понял, что он, по-настоящему, что-то важное потерял.
От одиночества спасал рок. «Цеппелин был моей первой любовью, заменившей настоящую любовь… Со школы эта музыка, какой бы энергичной она ни была, стала ассоциироваться у меня с сумерками, холодом и одиночеством – это было неизбежным следствием того, что я узнал ее и наслаждался ей в одиночестве… в… тягомотину превращалась и моя жизнь, как только я отходил от своего проигрывателя больше, чем на три метра…»
Еще больше усугубила ощущение холода и одиночества для Дмитрия смерть одноклассницы Иры, которая давала парню для прослушивания редкие заграничные пластинки. «У нее были длинные, вьющиеся крупными кольцами блестящие черные волосы и очень веселые карие глаза». Она умерла от лейкемии, а Ирин отец отдал Дмитрию все ее диски. Это был суперщедрый подарок для пацана конца 70-х ХХ века!..
«Если правда, что ничего просто так не случается, как мне объяснил недавно товарищ Майоров (сотрудник КГБ- авт.), то этот подарок наверняка должен был поспособствовать моему культурному развитию. Музыка, которая не признавалась властью, считалась второсортной и даже вредной, научила меня прислушиваться к тому, что не хвалили».
Под влиянием музыки Ledd Zeppelint Дмитрий начал изучать английский, а после службы в армии юноша, благодаря этому знанию, смог поступить на романо-германский факультет университета. А после окончания – осуществить еще одну свою мечту – пойти работать в газету. Если учесть, что к тому времени главный герой ушел из дома, оставив мать спокойно жить с отчимом, то, кажется, Дмитрий преодолел свой круг «тягомотины».
НО не тут-то было…
«Наша газета обладала уникальным свойством. Практически все, написанное в ней, никого не волновало, кроме корректоров. Не исключено, что они были последними, кто читал производимую нами белиберду…»
Интересное заключение. Наверное, потому, будучи «газетчиком», я так и не приучился читать газет. И не потому, что герой Булгаковского «Собачьего сердца» предостерегал не читать советских газет перед едой. А, просто, потому, что подсознательно ощущал, что в газетах разливалась серьезная скука, присутствовали ложь и неискренность. Я тоже «писал в газету», но свято верил, что мои материалы отличаются от тех штамповок, которые заполняли газетные полосы…
Дмитрия в газете вынуждали писать о трудовых подвигах, которых не было; о перестроечных потемкинских деревнях; о тлетворном влиянии западной музыки, перевода песен которой «заставляльщики» сами даже не знали.
Дмитрий видел, что борьба идеологических органов СССР с «тлетворным влиянием буржуазной культуры», показывала неспособность советской идеологии и пропаганды предложить молодежи адекватную замену импортной рок-и поп-музыки, и превращалась в тупое «запретительство», а с другой стороны, многие активные участники таких контр-компаний, просто наживались на отобранных у меломанов пластинках.
«Лучшей, и при этом совершенно естественной, защитой от этой неофашистской секс-чумы было тотальное незнание нашей молодежью английского языка. Слушали ритм, мелодию, голос. О содержании судили по редким понятным словам, по интонации».
Последней каплей, послужившей причиной преодоления «тягомотины в газете», послужило задание «компетентных органов» зло третировать погибшего «врага», а по сути требование очернения ни в чем не повинного человека.
Дмитрий уходит из газеты, казалось, в никуда… Но выручают старые связи. Шапочный знакомый делает ему предложение: «Слушай, я тебе, кажется, говорил, у меня кооператив… Шьем джинсы для народов Зауралья. На нас работает группа швейников. Они все – надомники. Кто-то должен собирать продукцию и свозить в одно место. И не просто собирать. Нужно на месте проверять качество работы, отбраковывать халтуру. Назовем этого человека инспектором и кассиром в одном лице. Он работает с водителем. Проверил продукцию, рассчитался, вручил портному новую порцию материала, поехал к следующему. В конце дня все это барахло надо отвезти на склад. Есть вакансия».
Так Дмитрий становится «цеховиком», вернее одним из, как сказали бы сегодня, менеджеров цехового бизнеса.
(Кто не знает – «цеховиками» в СССР называли представителей полулегального мелкого производства, которые поставляли на «черный рынок» товары повышенного спроса – посуду, фурнитуру, одежду, похожую на импортную и т.д. С ними боролись, но не очень активно).
Дмитрий начинает заниматься размещением среди частных портных заказов на пошив джинсов по импортным лекалам, которые потом попадали на базары и рынки. Своим умом и усиленным трудом он добивается значимого положения среди теневых производителей.
«Меня невероятно увлекла новая работа, простота отношений с новыми сотрудниками, осмысленность этих отношений и особенно – быстрый и хороший заработок…Старая присказка о том, что деньги даром не дают, обрела реальное содержание. Я получал вчетверо больше, чем в газете, но работа заканчивалась поздно вечером».
В условиях Перестройки, вначале, этот бизнес активно развивается, разве что, иногда мешало наличие у некоторых «подопечных», как сегодня сказали бы, «совкового» воспитания, а в те годы это называлось: лень, тупость и узость мышления.
С одним таким «узколобым» цеховиком Женей Дмитрию приходится повоевать: сначала он пытался воспитывать подопечного «рублем», далее - выбросить из «цехового круга», потом снова поверить и принять обратно, что бы в конце-концов полностью разуверится в этом человеке. К слову сказать, как далее мы увидим, этот обиженный цеховик, стал виновником самой большой трагедии в жизни Дмитрия.
А потом - «Перестройка начала давать сбои». Сначала возник товарный голод – это было на руку цеховикам – покупали даже явный брак. А далее наступил голод сырьевой. Исчезла ткань «под джинсу» - шили-красили из брезента, потом производили «модные» кофточки – только на них была ткань. А потом – встали: заказы есть, а сырья нет. Да еще появились первые рэкетиры. Все… – из цехового бизнеса Дмитрию пришлось уйти.
По-началу «грели» старые запасы, а потом замаячил призрак голода.
Но выручил все тот же Ledd Zeppelint, вернее знание языка.
Под закат перестройки «слегка» открылись створки «железного занавеса». Из СССР «в более теплые края» потянулись, сначала евреи, а потом уже и те, кто «мог за них сойти».
Таланты Дмитрия снова пригодились – он стал репетитором английского для выезжающих. Жизнь начала налаживаться. Появился денежный достаток.
Однако, ничто не вечно под Луной. Город пустел…Через некоторое время поток желающих выехать, а, следовательно, обучиться – почти иссяк. Снова наступали тяжелые времена…
И тут Дмитрию опять повезло – старый знакомый Кащей предоставил вызов в Штаты на двух человек. И, казалось, Дмитрий мог прервать не только цепь «тягомотины», но и вывезти с собой свою любимую девушку Наташу.
Срочная, без помпезности, роспись. Оплата «долга перед страной» за высшее образование. Поездка в Москву за разрешением на выезд, поиск «перевозчика» «на ту сторону», прощанье с родными, с любимым городом…
Но «тягомотина» не хотела отпускать. За несколько дней до отъезда Дмитрия с супругой за-рубеж, обозленный цеховик Женя, в темном подъезде, убивает Наташу.
«Женю привозят утром. Он совершенно пьян.
– Да я ее вообще не знал! Я мамой вам клянусь, я ее не знал. Я этого жидяру хотел. Вот этого, на стуле! Случайно у меня это получилось. Не хотел я ее».
Дмитрий чувствует, что жизнь для него кончена. Сначала он пьет, потом хочет постричься в монахи, потом снова, до самого отъезда, пьет. И уезжает «за Бугор» уже без всякой надежды на будущее…
Жизнь Дмитрия напоминает метания героя Сартровской «Тошноты».
«Тошнота — это суть бытия людей, застрявших "в сутолоке дня". Людей — брошенных на милость чуждой, безжалостной, безотрадной реальности. Тошнота — это та самая "другая сторона отчаяния", по которую лежит Свобода. Но — что делать с этой проклятой свободой человеку, осатаневшему от одиночества?».. Отличие между Рокатеном и Дмитрием состоит в том, что первый осознает «тягомотину существования» (с этого начинается повесть», но ничег0 не делает для изменения, а герой Ярмолинца только подсознательно ощущает «тошноту от жизни», однако, всячески пытается что-то изменить. Хотя итог у обоих один – погружение в бездну «Life is a drag»…
Казалось бы, за что наказывает этого хорошего парня жизнь? Наверное, за то, что любил «вредную» музыку, не слушался «старших товарищей», иногда выпивал, имел много женщин.
-Да, -удивитесь Вы, - но этим не грешили разве, что святые, да и то не все.
Ну так и в паутину «тягомотины жизнью» попали тоже многие.
Взять хотя бы «мёртвого героя» романа Владимира Кононова. Мы «знакомимся» с ним уже после его смерти. Именно на него «получает заказ» Дмитрий от Органов на изобличительную статью.
Из романа мы узнаем о Кононове: «Поступил на исторический, связался там с какими-то умниками. Стал вступать в дискуссии с педагогами. Короче, на третьем курсе бросил учебу. Работал, как и полагается таким, как он, Спинозам, кочегаром…»
(И снова, дохнуло знакомым ароматом прошлого… В студенческие годы у меня был знакомый – Серега. Тоже студент филфака университета. По выражению его профессоров: «Гегеля начитался» и был отчислен…Далее работал в городской канализации.
А сколько было таких «умников», которые, для того, что бы, иметь возможность на глоток свободы, шли в ассенизаторы, дворники, кочегары…).
Но вернемся к Кононову. В своей «кочегаровской» жизни он увлекся «запрещенной» литературой. Делал копии «самизатовских» и «антисоветских» книг. Давал читать другим: «был одним из держателей этой библиотеки… Через него много книг передавали». Потом… покончил с собой.
По утверждению знакомых «из Володи хотели сделать стукача, а он не хотел. Вот и все… его травить начали не в наше время. А потом уже травили по инерции. Он у них там на учете был, вот они его и вели. Пока не довели» (Это тактика и стратегия деятельности наших доблестных органов госбезопасности).
В конечном счете, «довели» Кононова до самоубийства действительность, «серая тягомотина», и те, кто взял на себя обязанность «следить за действиями и помыслами»…
Страдают от «Life is a drag» и Кащей с Лизой.
Когда-то они любили друг друга. Но обстоятельства жизни, нездоровье Кащея, не позволяют им насладиться этим чувством в полной мере.
Их отношения напоминают безысходность любви главных героев Хемингуэевской «Фиесты». В заключительных строках романа выражен весь трагизм их взаимоотношений: «…сказал шоферу, куда ехать, и сел рядом с Брет. Машина покатила по улице. Я откинулся на спинку сиденья. Брет подвинулась ко мне. Мы сидели близко друг к другу. Я обнял ее одной рукой, и она удобно прислонилась ко мне...
— Ах, Джейк! — сказала Брет. — Как бы нам хорошо было вместе.
Впереди стоял конный полицейский в хаки и регулировал движение. Он поднял палочку. Шофер резко затормозил, и от толч¬ка Брет прижало ко мне.
—Да, — сказал я.— Этим можно утешаться, правда?»
«Ты можешь яд в руках нести –
Пока шипом не ранишь кожу.
Избегнуть злобы тот лишь может –
В ком зло не может прорасти»
«Я стоящие впереди – они ближе к Богу?»
«Мир духов рядом –
Дверь не заперта,
Но сам ты слеп
И все в тебе мертво.
Умойся в утренней росе –
Как в море. –
Вот этот мир –
Войди в него».
Когда читаешь у Ярмолинца: «В рабочем столе у меня лежал список западных групп и исполнителей, слушание которых грозило подорвать устои советской власти. Составитель, некая Пряжинская, поработала над списком плохо. Я бы сгруппировал исполнителей в соотсветствии с их антисоветской специализацией, а у нее все шло вперемешку. А может, она просто нервничала. Скажем, Nazareth и Black Sabbath совместно пропагандировали насилие, садизм и религиозное мракобесие, но находились в разных концах списка. Pink Floyd, извращавший внешнюю политику СССР, отстоял на большом расстоянии от антисоветского Dschinghis Khan, который в свою очередь был оторван от насаждавших миф о советской военной угрозе Talking Heads. 10CC, которые, на мой взгляд, грешили только тем, что сильно смахивали на Beatles, оказались, ни много ни мало, неофашистами. Объяснимым было только соседство уличенного в эротизме Рода Стюарта с Тиной Тернер и Донной Саммер, которые просто занимались сексом. В наглую. От имени гомосексуалистов выступали Canned Heat. Согласно этому списку, секс приравнивался к неофашизму и антикоммунизму. Короче говоря, все представленные в нем, и особенно группа Canned Heat, были редкими в своем роде пидарасами. Как сказал бы один наш бывший генсек», вспоминаешь лекции по контрпропаганде в Высшей комсомольской школе. И понимаешь, что холодную войну мы проиграли из-за того, что все буржуазные веяния в массовой культуре, философии власти пытались запретить («Лучшей, и при этом совершенно естественной, защитой от этой неофашистской секс-чумы было тотальное незнание нашей молодежью английского языка», а нужно было понять и научиться аргументированно возражать. В конце 80-х партийных идеологов пытались учить этому, но было уже поздно…
В произведении В. Ярмолинца причудливо соединились почерпнутые автором от Хемингуэя - журналистский талант, от одесситов Каверина и Катаева - образность и метафоричность изложения, тоска по Родине первых советских эмигрантов и изобличительная сатира писателей-диссидентов.
Последние строки романа – это и некролог по советскому времени, и пролог к неизвестному забугорному будущему: «Я наскоро умываюсь и, взяв чемодан, выхожу на улицу. Из окон автобуса на меня смотрят незнакомые лица моих попутчиков… Дверь автобуса, скрипнув, закрывается.
– Ну что, поехали? – спрашивает водитель.
– Поехали, – отвечаю я».
Избавится ли герой, там за Океаном, от «life is a drag», или ждет его та же «тягомотина», но уже на американский манер?

«– Вы не обращали внимания, какие хмурые лица у наших начальников, вообще у многих людей? – продолжал он. – Это не от забот о куске хлеба. Жить бедно можно. К бедности привыкаешь. Нет, народ, сам того не осознавая, находится в страшном унынии, причиной которого является постоянная ложь. Мы лучше всех, мы самые передовые, мы самые культурные, а на самом деле живем в полном дерьме и прекрасно об этом знаем…»












Другие издания


