
Книжные ориентиры от журнала «Psychologies»
Omiana
- 1 629 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Часто на написание рецензии (тем более, если рецензия безгонорарная) человека подвигает получение книгой какой-нибудь известной премии. Кого-то факт получения премии оскорбляет. Кого-то действительно радует. Но стремление к деятельности точно пробуждает. Ну, если лень что-то писать, можно хотя бы устно кости перемыть. Недаром на обложках романов с целью привлечения покупателей сейчас принято писать: победитель, лауреат или просто номинант такой-то премии.
Премию Андрея Белого 2010 года за сборник «Берлинская флейта» получил Анатолий Гаврилов. Книгу заметили, обсуждали. Претензии/похвалы стары как мир. Форма и содержание.
«Проза в стиле пунктуализма», «телеграфная проза», «скелеты рассказов». В некоторых текстах размером в страницу проходит целая жизнь. Кому-то это кажется непозволительно минималистичным. При этом за последние сорок лет у Анатолия Гаврилова вышло две книги. И вот премия.
А как же прозаики, выпускающие по роману в год. Обидно, когда романов много, а премий нет. Это сколько же нужно написать: тут уже и всю свою жизнь припомнишь, расспросишь тещу и деверя, измучаешь гугль, перескажешь неизвестные публике корейские фильмы. И опять же сновидения, без них никуда.
А как удержаться от идейно-морального обсуждения, традиционного упоминания маленького человека. С одной стороны – надлом полезного для общества винтика, да и хрен с ним, незаменимых нет, нечего хныкать. С другой стороны – трагедия, потому что каждый – бесконечная вселенная: что вверху – то внизу. Клевета на жизнь приличных людей. Или наоборот.
Но так можно спорить по поводу любой книги. И даже не такой талантливой, как «Берлинская флейта».
«Шел по Балакирева, взглянул на окна квартиры Владимира Ивановича.
Его уже там нет.
Учился во ВГИКе, подавал надежды, потом бросил, ушел в проводники, а в прошлом году умер».

Лауреат премии Андрея Белого Анатолий Гаврилов более известен по журнальным публикациям. Сборник «Берлинская флейта» составляют большинство известных рассказов и повестей автора. Флагманская повесть, давшая название сборнику больше похожа на стихопрозу :
"Мебель, цветы, картины.
Листьев на дереве зеленых больше, чем желтых.
Чуть выше, чуть ниже.
Дом напротив обтянут пленкой, пленка шуршит, трещит, хлопает.
Чуть вперед, чуть назад, чуть выше, чуть ниже.
Ветер подует, листья посыплются, полетят, только марля останется.
Не здесь.
Там.»
Стихопрозу, плавно переходящую в музыку.
Его герои могут жить в Дебальцево или Шлаковом, чистить курятники или разносить телеграммы, но всегда мечтательны, готовые мириться в жизни с грубой реальностью, но не в мыслях. Большим плюсом в рассказах Гаврилова я вижу, что, несмотря на такую жизнь, герои стараются сохранить оптимизм: мальчик пытается осудить по законам Космоса за отсутствие позитивного начала, герой «Элегии» в движении и подбадривает своего хмурого друга. И хотя они зачастую умирают, и чувствуется какая-то безысходность как в рассказах Сологуба, автор заставляет нас подняться над историей и найти положительные нотки в нашей жизни.
Минималистский стиль Гаврилова порой напоминает технику письма «нового романа», в особенности Натали Саррот. И везде прослеживается влияние модернистов начала XX века, отчасти постмодернистов второй половины столетия. Ведь недаром в одном из интервью Гаврилов упоминает именно их, как оказавших влияние на свое творчество:
“Платонова, Бабеля, Олешу, позднего Катаева, Т. Манна, Хемингуэя, Маркеса, Борхеса, Джойса, Кафку, Трифонова, Битова, Ю. Казакова, Эренбурга, Астафьева, раннего Белова, Шукшина, Сологуба, Солженицына, Довлатова, Гоголя, Толстого, Чехова, Бунина, В. Ерофеева (Венедикта, надо полагать. — согласен с Евгенией Вежлян)”
И именно рассказы Сологуба приходят на ум при рассмотрении сюжетной составляющей прозы Гаврилова: мечтатели на фоне серой повседневности.
Евгения Вежлян, рассуждая об официальной и неофициальной литературе, ставит творчество Гаврилова в один ряд с такими мастерами как Добычин, Кржижановский, Вагинов:
«Неудивительно, что продуктивный разговор о “прозе остранения” начался в эпоху “возвращенки”, когда на поверхность одно за другим всплывали имена забытых прозаиков — Добычин, Вагинов, Чаянов, Кржижановский, Скалдин… Эта боковая ветка русской прозы вызвала к себе нешуточный читательский интерес, который перекинулся и на сходные с ней явления в литературе 80-х — начала 90-х годов. Но длилось это недолго. В 2000-е возвращенные имена перестали быть на слуху, сделавшись достоянием историков литературы и немногих любителей, а имена новооткрытых читающей публикой писателей (Андрей Левкин, Юлия Кокошко, Анатолий Гаврилов) либо отошли в тень, заслоненные “брендами” и “лауреатами”, либо получили статус “классиков” (Саша Соколов, Юрий Мамлеев), либо “перековались” под мейнстрим (Владимир Сорокин).»
Мир героев Гаврилова жесток, но все же он оставляет нам главное - надежду. В условиях девальвации слова и нивелирования смыслов, Гаврилов – один из немногих, кто возвращает ценность неподдельной литературы читателю.

Когда-то, на заре трудовой деятельности, будучи газоспасателем, был направлен я на хобот подстраховать от удушения газами слесаря, которому необходимо было зачеканить избыточный клапан, и вот…
И что?
Ничего. Зачем вспоминать о том, что удушает жизнь, уродует, пожирает

И только подумал, что могу сейчас нечаянно зацепить вилкой, и зацепил, и бокал упал, и красное, набухая, как после удара ножом, расползлось по белому, и официант быстро и молча заменил и бокал, и скатерть, и я подумал, что было бы хорошо, если бы он заменил и меня.

Это называлось - поработать.
А не поработать ли нам, говорил он иногда, и мы погружались в дневной сон.










Другие издания
