
5А. Анархоптахи. Классный журнал
Eli-Nochka
- 2 907 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Можно сказать, я сбежал из дома, и отправился в музей читать эту книгу, ещё летом покорившую меня тем, что чуть ли не на первой странице рассказывалось про курицу, которая знала — и, конечно же, тем, как об этом рассказывалось. С тех пор мне запала мысль как-нибудь намеренно заявиться в это место, чтобы прочитать манящую книгу, фраза «эту птицу звали курица» стучала в ушах, и вот, наконец, случай подвернулся.
Я пришёл в музей, прошёл без билета (так как на входе мне сказали, что отдадут его на выходе), нашёл комнату с книгой. Одному в комнате было диковато: хотя там стояли стулья вокруг стола, я никогда нигде в музеях не видел, чтобы за ними кто-нибудь сидел и читал. Но как раз за этим я сюда и пришёл, и поэтому, сняв с себя кожуру, бросил её на лавку и приземлился возле желанного предмета.
Книга была потрясающая. Само собой разумеется, что когда мы узнаём мысли творческих людей, нам становится легче понимать их творчество, но как удивителен процесс осознавания этого: вот, будто поднялся на ступеньку, и стало видно чуть дальше, чем прежде, и можно даже уже заглянуть через забор, а там…
Но о книге, хоть это и рецензия, чуть позже. Спустя полчаса мысли мои прервались распахнутой дверью. Сотрудница музея принесла мне билет. «Здравствуйте», — сказала она мне. «Добрый день» — ответил я ей. «Скоро мимо Александр Николаевич пойдёт» — радостно сообщает она мне весьма туманную для меня весть, наверняка кому-то другому адресованную: я не понимаю смысла и переспрашиваю. Она повторяет то же самое. «Х…хорошо…» — говорю я, не зная, как мне реагировать.
Проходит ещё полчаса, и я снова выныриваю из чудесной книги: сзади из-за портьеры выходит старик и направляется к выходу. На полпути оборачивается: «Добрый день», — говорит он мне. «Здравствуйте» — отвечаю я ему. Старик поворачивается и выходит.
И тут меня осенило. Это же он, Александр Николаевич, чью книгу я сейчас читаю, скульптор, легенда, живой, живой! Где же ещё быть Бурганову, как не в доме Бурганова — мелькнула у меня смешная мысль. И будто весной повеяло, порхнуло мимо что-то, крылом задело, радужные искры вспыхнули и полетели.
После я в совершеннейшей эйфории пытался рассказывать нескольким людям о книге, показывал скульптуры, зачитывал отрывки… «Абстракционизм — это не моё», сказала мне одна птица. Но это же не абстракционизм! В раннем детстве папа мне объяснил, что такое абстракция: «красиво, но непонятно». Так вот, я всегда был равнодушен к бессмысленному, никогда не понимал скопища геометрических фигур на холстах, геометрических людей у Малевича, чёрный квадрат… несмотря на «будем как солнце». Да и сами по себе скульптуры Бурганова далеки от абстракционизма, его искусство как раз фигуративное, ноги, руки, пальцы, глаза… глаза, и прочие части тела, тел — очень даже фигуративны, и даже далеко не всегда условны, вполне реалистичны. А вот их невообразимый сплав — это, наверное, было непонятно той птице. Видимо есть люди, кто интуитивно может наслаждаться таким сюрреализмом, внутри себя создавая некий смысл, и есть люди, которые не могут. И когда я впервые это всё увидел, я не понял, что это. Это нельзя понимать, нельзя буквализировать. Чувствовать — можно. Да и нужно ли понимать то, что завораживает. Завораживает ведь тайной как раз. Тогда, летом, я случайно наткнулся на это место, блуждая по переулкам: сквозь буйную летнюю зелень и прутья ограды проглядывали огромные белые ладони, бьющиеся в клетках, стопы с глазами я успел увидеть в скверике, а ещё за забором была… туфелька… в полтора человеческих роста, конско-черепная… потом, позже, когда я пришёл туда, дабы найти дверь и войти внутрь, я увидел перевитые узлом руки, азбуку из символов, глаз, ртов и ушей, лицо-клетку с замочной скважиной и дверкой, всякое… это лучше видеть, чем описывать. Попав в это место, проникаешься таким пространством.
И вот я читаю книгу, и читаю в книге про пространство: мир был настолько велик, огромен, пластичен, что в нём не было привязки одного к другому: слишком замкнуто, ограниченно было бы такое, и потому всё плавало, перетекало из одного в другое, отсюда, из такого головокружения, и выходил сумбур рук, ног, глаз, не запертых в одном теле.
И всё пространство в книге таково. Бурганов как нельзя точнее определил жанр этой книги: именно автобиография, и именно фантастическая. Там нет ни правды, ни неправды. Там всё — и правда, и полёт фантазии. Фантазия же его летит вольно, отталкиваясь от скрытых от нас событий в реальности.
Можете прочитать про музу — и поймёте, о чём я сейчас. Он воплощает аллегорию в реальность, наделяет её телом, голосом, нравом, указывает на неё, говоря: это аллегория. А потом отсылает аллегорию в кинотеатр: «на тебе билет в кино». И вообще пытается её от себя дистанциировать, как обычного человека, и отношения выстраивает такие же, как с человеком. В итоге наделённая телом и разумом аллегория, разбиваясь, перестаёт быть — и только когда санитары убирали это склизкое месиво с тротуара, он понимает, что она была живая, и больше никогда не придёт. Пространство мыслей, фантазии, уносящегося воображения пересекается с реальным пространством, и мне было странно и радостно такое читать, потому что у меня — так же, потому что я это понимаю, утопаю, растворяюсь в полёте фантазии этого человека…
На выходе сотрудники музея сильно расстроились, что я с ним не пообщался.
Но я не знаю, что бы я ему сказал. Мне там вообще не нужны были никакие слова, был бы только этот полёт, веяние, дуновения от взмахов крыльев, солнце, небо и способность настолько полностью себя в своём творчестве выражать.