
Япония художественная
Pandych
- 301 книга

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Я бы не сказала, что являюсь ярым любителем хокку. Скажем так, в свое время немножко почитала, прониклась, попыталась подражать, убедилась, что русские хокку, они как русские роллы - нелепые и беспощадные. Но мы всё равно их едим. Или читаем. Они как изящные, экзотичные поделки. На них любуешься и не знаешь, что еще можно с ними делать. Все эти бабочки на цветке или птички в небе - может, оно и красиво, но абсолютно не функционально. Мы привыкли, чтобы поэзия драла по живому мясу, неистовствовала в душе, заставляя рыдать кровью. Со школьных времен нам это старательно вбивали в головы. Так что к хоккуистам, наверное, ближе всех Фет - единственный поэт, смысла существования которого я так и не смогла понять.
В девятом году досталось мне по флэшмобу читать Дэвида Брина. Фантаст этот мне совершенно не понравился, но именно он познакомил меня с творчеством Ёсы Бусона. Вот его хокку реально пробирали до дрожи - будто заглядываешь за изнанку бытия, видишь скрытое, считываешь ситуацию как систему кодов. И несколько минут отходишь после каждого трёхстишия. Басё в этом отношении более спокоен, его стихи созерцательные, изнанка такая же глянцевая и гладкая. Хотя, справедливости ради, скажу, что и у него немало такого, от чего мурашки пробегают, особенно во второй половине книги.
И да - как уже было сказано, в этом издании фишка в сочетании текста и иллюстраций. Очень красивая книга.

Хайку, это, определенно не моё. Никак я не могу разглядеть в трёх строчках прозаического стиха квинтэссенции красоты природы, спокойствия и гармонии души поэта и окружающего мира.
Может быть, их просто нужно читать в оригинале и тогда будет чем восхищаться, красотой слога, например.

Эти слова записаны почти четыреста лет назад. Ветер со склонов Фудзи, который поэт забрал-таки с собой, колышет тонкие страницы еще пахнущего типографией сборника. Ветер со склонов Фудзи, конечно, бесценен - как бесценны поющие в ветвях соловьи, склонившиеся к своему отражению ирисы и спящие в чашечке цветка шмели, - все это драгоценные сокровища, щедро рассыпанные вокруг. И да, чем они незаметнее, и неприметнее, тем они драгоценнее.
Временами мой замыленный взгляд натыкается на что-то необычное - например, на облако чуднОй формы или небо чуднОго цвета. Раньше я, повинуясь школярским амбициям, пытался вложить впечатление в стихи - пара четверостиший, не больше. Двумя строками выражал увиденное и принимался мастерить к нему рифму, долепливая строфу. В итоге облако в форме селедки, ради которого все затевалось, блекло на фоне "формального текста", искусственно подтянутого к центру.
Это первая мысль - хайку представляет собой идеальную форму для "фиксации" впечатлений - центральный образ вы можете снабдить буквально парой сопутствующих деталей, не способных перетянуть одеяло на себя и лишь уплотняющих основную мысль. При этом нет нужды обтачивать текст рифмой - при большом желании достаточно уложиться в чисто формальную схему слогов, которая для вас ни разу не авторитет, если пишете "для себя" - а потому и соблюдать которую никакой принципиальности нет.
Разумным выводом из этого может быть открытие - красота хайку (как и его художественная ценность) по большому счету заключается не в изящности словесной конструкции, а в изящности того, что эта конструкция передает. А далее - талант хайкописца (уж позвольте) заключается не в способности красиво говорить, а в способности красиво "видеть" - подмечать то, по чему прочие буквально "ногами топчутся", и останавливать на этом взгляд - свой в первую очередь, бо проникнется ли кто-то еще вашими впечатлениями или нет, совершенно не важно.
Жертвуя рифмой и объемом, хайку сохраняет чистоту восприятия - как минимум у одного человека на земле будет щемить в груди при чтении ваших трехстрочий - и это уже немало, потому что если хоть один человек на земле еще в состоянии замирать от красоты облаков или цветка, то, наверное, не все потеряно.
Далее. Представьте себе картину: открываете вы книгу, а там хайку на страницу, строк, эдак, в тридцать. Поля, села, равнины, шум колеблемых лесов, звезды, море, реки, шмели, воробьи, рис, бамбук - все слилось воедино в этом кошмарном сне минималиста. А ты сиди и выбирай: что же для души волнительней - роса на траве или отражение луны в глади пруда? Нет, братцы, так не пойдет. Мне, пожалуйста, по маленькой.
А вместе с тем именно это происходит в "описательных" стихах, привычных нашему уху - "Еще майская ночь" Фета включает в себя минимум четыре сюжета для блистательных хайку, которые, соседствуя друг с другом, порядочно теряют в эффектности. При этом упаси меня Бог критиковать Афанасия Афанасьевича, "наша", привычная поэзия с ее рифмами - явление совершенно удивительное, прекрасное, в некоторых случаях несущее на себе явную печать Божественного, - но расположено это явление в совсем иной плоскости. Я хочу сказать, что наш брат поэт рисует панорамное полотно и погружает в него строфа за строфой, а на выходе оставляет с открытым ртом и шумом в ушах. Это впечатление самодостаточно - оно не требует ни напряжения мысли, ни концентрации, все что от нас требуется - по-максимуму сохранять приобретенное настроение. В него даже не особенно рекомендуется влезать - начнешь анализировать, повернешься неловко - и зазвенит, рассыпется. Так что тут, как правило, работает формула "прочел - помолчал".
С хайку все совсем не так. Поэт набрасывает крохотный этюд, и погрузиться в него мы можем только путем приложения самостоятельных усилий - недостаточно узнать, что лягушка с какой-то стати соизволила плюхнуться в старый пруд и тем самым, что закономерно, нарушила тишину. Нам надо понять (если до сих пор этого не произошло), почему живший четыре века назад японец обратил на этот пустяк внимание - да настолько, что решил увиденное записать. И когда мы скажем себе "да, что-то в этом есть", и тем паче когда - о, чудо! - мы сформулируем, что именно в этом есть (опциональное действие, надо признать), - перед нами распахнутся ворота в глубины бытия, мы своими глазами увидим тот самый пруд, своими ушами услышим тот самый разорвавший тишину всплеск. Мы сами дорисовываем панораму - наполняя ее тем, что важно именно нам - и воспринимаем без посредников торжество простой красоты. В этом смысле Басё предельно деликатен - он лишь дает точку опоры, а настоящая поэзия кроется там, за чертой; меня восхищает не то, что Мацуо описал дремлющего в цветке шмеля, а то, что он увидел его. Тут работает, если хотите, своего рода фэйс-контроль - ибо пройти мимо хайку так же просто, как и мимо того, что в нем описано.
Точка.










Другие издания


