Упражнения в стиле

Раймон Кено - один из крупнейших писателей Франции XX века, творчество которого развивалось под знаком предложенной им глубокой реформы французского языка. В настоящий том вошли программные произведения Кено, созданные после Второй мировой войны: не поддающиеся классификации "Упражнения в стиле", романы "Зази в метро" и "Голубые цветочки", а также рассказы, "Сказка на ваш вкус" и пьеса "Мимоходом".

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,0

160 оценок

5
36%
4
39%
3
19%
2
5%
1
1%

Ваша оценка

Прочитали 186Хотят прочитать 333

Рецензии

Аноним25 июня 2017 г.
Шедевр изящного хулиганства
Есть такие книги, во время прочтения которых невыносимо страдаешь, что не можешь прочитать оригинал. Ну и, само собой разумеется, есть такие переводчики, которые своим мастерством эти страдания значительно преуменьшают. Сборник «Упражнения в стиле» Раймона Кено – как раз тот самый случай. Читая его, покатываешься со смеху, периодически повизгиваешь от восторга (иначе просто не получается) и диву даешься, как можно было перевести практически сплошную игру слов.
Сборник начинается собственно «Упражнениями в стиле», которые, надо сказать, способны отпугнуть читателя. Автор берет одну банальнейшую ситуацию – увидел в автобусе какого-то чудика – и начинает расписывать ее на все лады, в разных стилях, причем большинство этих стилей вам и не снилось. Получилось местами забавно, но, читая столь продолжительный эксперимент, топчущийся на одном месте, невольно чувствуешь неловкость – ну, в самом деле, книгу ли ты читаешь или записную книжку автора? Скорее второе, нежели первое.
Потом упражнения воплощаются в роман, и тут уж читателю нужно крепко-накрепко вцепиться в поручень/подлокотник/край стула, чтобы не смыло куда подальше волной почти что жизненного абсурда (почти – но не слишком). К Габриэлю, танцовщику (танцовщице!) приезжает племянница Зази, чье барано-подростковое упрямство и столь же подростковое сквернословие ставит на уши если не пол-Парижа, то весь его целиком. Передряги, в которые вляпываются герои, валят на читателя целые холмы диалогов-на-одном-месте, замечательно колких фраз и головокружительных поворотов, причем головокружительных в том смысле, что либо слишком глупо, либо слишком смешно, а чаще и то, и другое вместе. В общем и целом тянет окрестить этот роман хулиганством. Задорным весьма.
Поразминавшись таким образом и свыкнувшись с мыслью, что Кено-то этот, понимаете, не так-то прост и, понятно, не так плох, как сначала могло показаться по его записной книжке и репликам Зази, читатель переходит к настоящему шедевру, за который автору рецензии хочется влепить все шесть звезд из пяти. Роман «Голубые цветочки» – это что-то столь же великолепное, сколь и уморительное. Не то герцогу д’Ож снится, что он Сидролен, живущий на барже, не то Сидролену, живущему на барже, снится, что он герцог д’Ож – а черт их знает! Живут они друг другом во сне, имея множество схожих черт, и постепенно приближаются друг к другу, потому что начинает герцог в раннем средневековье, а заканчивает, можно сказать, рядом с Сидроленом. Или наоборот? Да неважно. Важно то, что в отсылках, словесных играх и остроумных колкостях (исходящих, между прочим, не только от людей, но и от коней) здесь можно захлебнуться. Возможно ли при этом не смеяться – я не знаю. С юмором у меня плохо, но от этого произведения на восторженный хохот пробивало не раз и не два. Впрочем, нужно еще заметить, что восторг вызывало не только все вышеперечисленное, но и сюжетные повороты, которым тут нашлось вполне определенное место.
Завершает сборник несколько рассказов, сказка и даже пьеса, все вместе – этакое средство против похмелья после «Голубых цветочков», которое лишний раз подтверждает уже сделанные выводы о творческих манерах Кено. Во-первых, мсье большой оригинал, причем без каких-либо тормозов. Во-вторых, мастер переворачивать слова вверх тормашками и употреблять их в искаженных формах без малейшего зазрения совести, при этом умудряясь делать так, чтобы это не цепляло глаз, а веселило читателя и даже вызывало его на серьезные размышления о сложной науке словорождения. В-третьих, автор совершенно изумительно владеет техникой диалогов-на-одном-месте и диалогов-типа-кто-в-лес-кто-по-дрова, на тему чего мне даже вспомнилась «Поправка-22» Джозефа Хеллера, который пока для меня является эталоном по этой части. Кено, впрочем, подобрался близко к его пьедесталу и занял почетное второе место. Ну и в-четвертых, очень ценно, что, имея в виду все это, он еще и не забывает о сюжетных линиях, которые скачут у него совершенно умопомрачительными зигзагами.
Вывод однозначный – читать и славить! А потом уснуть, и там, во сне, стать французом, прожить французскую жизнь и прочитать французский оригинал, и чтобы потом этот француз уснул и увидел, что он на самом деле вы.
Читать далее
49
930
Аноним12 мая 2012 г.
Вообще не моя книга.
Уже года три, наверное, эта книга болталась в моем вишлисте. Это, как с "Почтальон звонит дважды" - любовь с первого взгляда. Название, которое загипнотизировало и заставило теряться в догадках, о чем же может быть эта история?
Мать привозит Зази на один день в Париж. Старшей "нянькой" назначен дядюшка Габриэлла, но деточка оказывается отнюдь не подарком: одержимая мыслью покататься в метро, девчонка плюет на вежливость, приличия и буквально стоит на ушах.
Миленькая такая чернушная зарисовка на тему "Один день из жизни парижан". Безусловно, это театр абсурда, но до откровенного идиотизма не доходит. Исключительно для любителей жанра.
028/300
Читать далее
36
442
Аноним30 июня 2017 г.
Искусство с большой буквы Ы
Я принимаю существование литературы абсурда. Трудно не принимать, если ежедневно его проживаешь. Жизнь как трогательный абсурд - моя короткая формула осмысления действительности. Повторяю вновь и вновь свою мантру: я принимаю существование литературы абсурда. Она необходима. Она бывает единственно возможной и единственно правдивой в мире красивой упорядоченной трупной лжи.
Красивые упорядоченные слова взлетели мясной расчлененкой во взрывах Первой мировой. Какими словами можно было пересказать абсурд человекомясорубки?.. Зачем нужны слова, которые ничего не смогли сделать, чтобы это остановить?.. Абсурд - это нормальный способ передачи нашей действительности, это только зеркало.

Ты говоришь, говоришь, и это все, что ты можешь.
Межвоенная Франция, полная говорения... Франция, которая капитулировала перед Германией... Да, это спасло много жизней, но утолило ли чувство самоуважения?.. "Ты говоришь, говоришь, и это все, что ты можешь". Вот что можешь конкретно ты?.. Ничего. Ни прекратить войну, ни удержать жизнь своего самого близкого... Ты не можешь ничего! Так по крайней мере говори?.. А толку?!. Это все, что ты можешь... Под цензурой внешней и под самоцензурой говорить - это много или мало?.. Если красивые приличные слова, как зомби в ошметках плоти, чинно сидят в гостиной за чашкой чая (на самом деле чашечки полны паутины и дохлых мух), взорвать эту ложь искренним беспорядочным улюлюканьем дадаистов, сюрреалистов, улиповцев - может быть, это более почетно и честно?.. Я не знаю: я говорю, говорю - и это все, что я могу.
Я возношу литературу абсурда за отвагу и искренность... Но кто сказал, что я обязана получать от нее удовольствие?..
Никто не оспорит необходимость физических упражнений, физкультура, разминка или, более высоко, "литературная акробатика" могут даже вызвать определенное эстетическое удовольствие у зрителя (и я отмечаю отдельные эквилибристические словесные трюки, "пешеходов и пешеходиц" текста). Однако полные залы собираются на профессиональный танец. Физкультурой я могу назвать упражнения Кено, разминкой, словогимнастикой, "я могу так, и эдак, и еще вот так, на несогнутых ногах и гусиным шагом, кувыркаясь и с подвыподвертом". Но аплодировать я готова только художественному словесному танцу, где сложные комбинации физкультурных движений - лишь средство для передачи чувства, идеи, настроения. "Внутренняя объективность математики" пусть бы оставалась в математике, литература - поле субъективного. Очень меткое определение "Цех для экспериментального производства литературных форм", но цех наиболее далек от принципиально невозможной повторимости, от единичности (и спонтанности?) художественного изделия.
Больше всего тронула заключительная пьеса сборника, где мимоходом, с переменой мест слагаемых в жизни (а "сложение целых чисел возможно лишь в достаточно тихую погоду") усталых от пустословия, нелюбимых, неспособных любить, заигравшихся в чувства людей... так ничего и не меняется. (За кадром, за текстом осталась еще одна сценка - встреча нищего и нищей, которые пытаются и не могут поменять собственную жизнь, потому что не хватает энергии и импульса волевого усилия, чтобы преодолеть гравитацию привычки и вырваться за орбиту обреченности.) Переплетение будничности, иронии высокого, но наигранного стиля, рекурсия игры: переодевания, игра в обидки, чтобы ранить давно разлюбленного, вера в собственную игру, драма возвращения от одной игры к другой, или от игры в неигру будней... и форма именно пьесы, то есть игрового, постановочного жанра... наконец-то пробило мой панцирь отрицания.
Я хочу идеала - такой книги, где сольется мастерство с мыслью - "как сказать" с "что сказать". Форма без насыщенного содержания меня не цепляет. Паршивка Зази - мертва, она только манекен для отработки меткости метания словесных дротиков в языковом дартсе. Кому-то снится, что он мотылек, которому снится, что он император - но я хочу проснуться!
Я говорю, говорю - и это все, что я могу. Я вру, я хочу спать с литературой, я не хочу просыпаться в абсурдную реальность, мне нужен упорядоченный текст, чтобы хоть как-то прижиться в неупорядоченной вселенной, я хочу быть императором художественных снов или бессмертным мотыльком в красивом упорядоченном мире бриллиантовых рос...

...ба! - говорит Кено. - Вот еще один, которому хрен есть чем заняться на этом свете.
Па-беларуску...
Тутака...
Я прымаю існаванне літаратуры абсурду. Цяжка не прымаць, калі штодня яго пражываеш. Жыццё як кранальны абсурд - мая кароткая формула асэнсавання рэчаіснасці. Паўтараю зноў і зноў сваю мантру: я прымаю існаванне літаратуры абсурду. Яна неабходная. Яна бывае адзінамагчымай і адзінапраўдзівай у свеце прыгожай упарадкаванай трупнай хлусні.
Прыгожыя ўпарадкаваныя словы ўзляцелі мясной расчлянёнкай у выбухах Першай сусветнай. Якімі словамі можна было пераказаць абсурд чалавекамясарубкі?.. Навошта патрэбныя словы, якія нічога не змаглі зрабіць, каб гэта спыніць?.. Абсурд - гэта нармальны спосаб перадачы нашай рэчаіснасці, гэта толькі люстэрка.

Ты говоришь, говоришь, и это все, что ты можешь.
Міжваенная Францыя, поўная гаварэння... Францыя, якая капітулявала перад Нямеччынай... Так, гэта ўратавала багата жыццяў, але ці спатоліла пачуццё самапавагі?.. "Ты гаворыш, гаворыш, і гэта ўсё, што ты можаш". Вось што можаш канкрэтна ты?.. Нічога. Ні спыніць вайну, ні ўтрымаць жыццё свайго самага блізкага... Ты не можаш нічога! Дык прынамсі гавары?.. А сэнсу?!. Гэта ўсё, што ты можаш... Пад цэнзурай знешняй і пад самацэнзурай гаварыць - гэта многа ці мала?.. Калі прыгожыя прыстойныя словы, як зомбі ў ашмётках плоці, чынна сядзяць у гасцёўні за кубачкам гарбаты (насамрэч кубачкі поўныя павуціння і дохлых мух), узарваць гэтую хлусню праўдзівым беспарадкавым улюлюканнем дадаістаў, сюррэалістаў, уліпоўцаў - можа быць, гэта больш пачэсна і праўдзіва?.. Я не ведаю: я гавару, гавару - і гэта ўсё, што я магу.
Я ўсхваляю літаратуру абсурду за адвагу і шчырасць... Але хто сказаў, што я абавязаная атрымліваць ад яе асалоду?..
Ніхто не аспрэчыць неабходнасць фізычных практыкаванняў, фізкультура, размінка ці, больш высока, "літаратурная акрабатыка" могуць нават выклікаць пэўнае эстэтычнае задавальненне ў гледача (і я адзначаю асобныя эквілібрыстычныя слоўныя штукарствы, "пешаходаў і пешаходзіцаў" тэксту). Аднак поўныя залы збіраюцца на прафесійны танец. Фізкультурай я магу назваць практыкаванні Кено, размінкай, словагімнастыкай, "я магу так, і гэдак, і яшчэ вось так, на несагнутых нагах і гусіным крокам, куляючыся і з падвыпадвертам". Але пляскаць у ладкі я гатовая толькі мастацкаму слоўнаму танцу, дзе складаныя камбінацыі фізкультурных рухаў - толькі сродак для перадачы пачуцця, ідэі, настрою. "Внутренняя объективность математики" хай бы заставалася ў матэматыцы, літаратура - поле суб'ектыўнага. Трапнае азначэнне "Цех для экспериментального производства литературных форм", але цэх найбольш далёкі ад прынцыпова немагчымай паўтаральнасці, адзінкавасці (і спантаннасці?) мастацкіх вырабаў.
Больш за ўсё кранула заключная п'еса зборніка, дзе мімаходзь, з пераменай месцам складнікаў у жыцці (а "сложение целых чисел возможно лишь в достаточно тихую погоду") стомленых ад пустаслоўя, нелюбімых, няздатных любіць, загулялых у пачуцці людзей... так нічога і не мяняецца. (За кадрам, за тэкстам засталася яшчэ адна сцэнка - сустрэча жабрака і жабрачкі, якія спрабуюць і не могуць памяняць уласнае жыццё, бо не стае энэргіі і высілкавага імпульсу, каб пераадолець гравітацыю звычкі і разарваць наканаваную арбіту.)
Я хачу ідэалу - такой кнігі, дзе зліецца майстэрства з думкай - "як сказаць" з "што сказаць". Форма без насычанага зместу мяне не чапляе. Падшыванка Зазі - мёртвая, яна толькі манекен для адпрацоўкі трапнасці кідання слоўных дроцікаў у моўным дартсе. Камусьці сніцца, што ён мятлік, якому сніцца, што ён імператар - але я хачу прачнуцца!
Я гавару, гавару - і гэта ўсё, што я магу. Я хлушу, я хачу спаць з літаратурай, я не хачу прачынацца ў абсурдную рэальнасць, мне патрэбны ўпарадкаваны тэкст, каб хоць неяк прыжыцца ў неўпарадкаваным сусвеце, я хачу быць імператарам мастацкіх сноў або несмяротным мятлікам у прыгожым упарадкаваным свеце дыяментавых росаў...

...ба! - скажа Кено. - Вот еще один, которому хрен есть чем заняться на этом свете.
Читать далее
29
542

Все рецензии

Цитаты

Аноним10 ноября 2014 г.
- Почему ты хочешь быть учительницей?
Чтобы детей изводить.
13
914
Аноним5 июля 2012 г.
- Ну как! Весело было?
Так себе.
В метро была?
Нет.
А как вообще время провела?
Я постарела.
8
835
Аноним11 февраля 2015 г.
Бойтесь придуманных историй! Они обнаруживают вашу сокровенную суть. Совсем как сны. Придуманные истории и правдивые сны - это почти одно и то же.
6
400