Записки об Анне Ахматовой. В 3 томах. Том 2. 1952-1962

Вторая книга "Записок" Лидии Чуковской переносит нас из конца 30-х - начала 40-х - в 50-е годы. Анна Ахматова, ее нелегкая жизнь после известного постановления 1946 года, ее попытки добиться освобождения вновь арестованного сына, ее стихи, ее пушкиноведение, ее меткие и лаконичные суждения о литературе, о времени, о русской истории - таково содержание этого тома. В это содержание органически входят основные приметы времени - смерть Сталина, XX съезд, оттепель, реабилитация многих невинно осужден...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,7

47 оценок

5
81%
4
11%
3
9%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 53Хотят прочитать 34

Рецензии

Аноним10 июня 2016 г.
"И всюду клевета сопутствовала мне. Ее ползучий шаг я слышала во сне"
И вот, наперекор тому,
Что смерть глядит в глаза, —
Опять по слову твоему
Я голосую за:

То́, чтоб дверью стала дверь,
Замок опять замком,
Чтоб сердцем стал угрюмый зверь
В груди… А дело в том,
Что суждено нам всем узнать,
Что значит третий год не спать,
Что значит утром узнавать,
О тех, кто в ночь погиб.
Анна Ахматова
Когда Лидия Корнеевна Чуковская вела свои записи в 1938-1941 годах, которые позже вошли в первый том воспоминаний об Анне Ахматовой, она не смела говорить об ужасах репрессий открыто. Не смела даже перед самой собой, в своих же дневниках. Страшно было не то что писать, говорить шепотом об этом, а думать было страшно. Да, конечно, во введении она объясняет почему «содержание наших тогдашних разговоров, шепотов, догадок, умолчаний в этих записях аккуратно отсутствует». Лидия Корнеевна рассказала о том, как Ахматова записывала свои стихи, и дав прочесть ей, сразу же сжигала, как сама она бежала из Ленинграда из-за угрозы ареста, как узнала, что ее муж убит. Да, со всеми оговорками, после первого тома, читателю становится понятно, в какое тяжелое время велись записи. Но все это не то.
Все это не то, потому что мы сейчас не умеем читать между строк. Мы не привыкли к тому, что текст надо воспринимать по другому – надо читать то, что не написано. Любому современному читателю будет сложно, читая обычный разговор, воспринимать его заведомо как шкатулку с двойным дном, искать в нем (и находить!) скрытое, задушенное, запрещенное, свободолюбивое. Они, современники Чуковской и Ахматовой, умели читать ненаписанное, вслушиваться в невысказанное, да и то – не все. Чуковская с горечью пишет о том, что Цветаева в свое время не смогла увидеть, догадаться, что стоит за скудными отрывками в печати, которые оставались от допущенной цензурой Ахматовой. Что уж говорить о нас сегодняшних… Поэтому-то первый том, я никогда не назову «историей террора». Для меня это история на фоне далекого террора. А вот второй том… Л. К. Чуковская ведет повествование с 13 июня 1952 года и до марта 1953 года ее записи все еще осторожные и аккуратно выверенные. А потом… После смерти Сталина, после начала Оттепели, после того, когда она стала писать в дневнике открыто то, о чем думает, вот тогда жестокость, беспощадность, косность, нетерпимость власти предстала перед читателем в полный рост.
Это было время «оттепели». Это было время, когда началась (и закончилась) реабилитация, когда сын Ахматовой вернулся домой, когда ее стихи, наконец, после публичной казни 1946 года, стали появляться в печати. Это было время гораздо более свободное – о чем мы можем прочесть абсолютно в любом учебнике истории. Но если читать этот учебник внимательно, вы заметите, что всегда была оговорка о границах, что обвиняя во всем Сталина, партия оставалась у руля, что менять идеологию, давать свободу политическим заключенным не собирались. Да, многих освободили, но угрозу инакомыслия не забыли. И вот тут-то воспоминания Чуковской представляют собой бесценный источник. Потому что становится ясно, какова настоящая цена «свободе оттепели», когда преследуют и доводят до могилы Бориса Пастернака, когда идет волна гонений на Корнея Чуковского, когда доводят до сумасшествия М. Зощенко (который так и не оправился после 1946), когда разрезают корешки всех (!) книг и папок Ахматовой.

чтобы прочитать мою рукопись, не оставляя следов, достаточно было развязать тесемки. Быть может, проверяли, не вклеено ли что-нибудь в корешок?.. Разумеется, и Анну Андреевну и меня более всего интересовало – кто занимается этой хирургией со столь маниакальным упорством.
Да, интересный вопрос – кто? Ведь Ахматова в Москве всегда жила у друзей и только у друзей. У тех, кому доверяла, кто был близок ей по духу. Вывод очевиден – это делал кто-то из них. И не можешь подумать ни на кого конкретного, потому что горечь предательства нестерпима. Немыслимо подозревать своих близких друзей.
Дальше...

Эта книга – живая иллюстрация того, как жила (выживала) творческая интеллигенция в годы тоталитаризма и авторитаризма. Ахматова и Чуковская обсуждают смерть Сталина, говорят о том, заслуживал ли он казни, палач ли он, говорят о «дворе чудес», который продолжал слежку, за ними, о стихах, которые нигде не записаны, не напечатаны, потому что было запрещено, и только теперь их можно восстановить по крупицам для себя (естественно! Такое не напечатают!). И Лидия Чуковская, которая публиковала свои записи через много лет после этих событий, безжалостно и скрупулёзно приводит все имена всех чиновников, журналистов, доносчиков, которые поливали грязью великих поэтов и писателей, всех тех, кто участвовал в репрессиях, кто доносил, кто обвинял и подтверждал высокое мнение власти. Она верит, что врагов надо знать в лицо. И верит в то, что справедливость восторжествует со временем. Пусть даже не на ее веку.

Каким-то странным чутьем даже самые мертворожденные чиновники чуют, что подлинная ценность – Ахматова, а не Гусев. Помню рассказы – или россказни? – тридцатых-сороковых годов: конфискуя сотни и тысячи книг в интеллигентных квартирах у интеллигентных – и расстрелянных – врагов народа, энкаведэшники Ахматову и Гумилева обыкновенно присваивали. Из любви или из корысти – дочкам и сынкам преподнести? или на черном рынке спекульнуть? но Гусева они честно сдавали государству, а Гумилева и Ахматову оставляли себе…
Ахматова в этом томе тоже другая. Она много болеет, лежит в больнице, хлопочет за сына, никак не в силах его освободить, потом, когда он возвращается, тяжело переживает его упреки, в том, что она мало старалась, что не вытащила его. Порой она просто выживает, а не живет. Таит обиду на Пастернака, порой высокомерная и гордая. Она остается собой, но только каким собой можно остаться в тех условиях Нежизни? «Какая есть. Желаю вам другую, — //Получше».
Я дописываю эту рецензию... Так много сказано, а ведь я не успела упомянуть о главном – о выдержках из Ташкентской тетради Чуковской во втором томе. О тех историях детей из детских домов, что стала записывать Лидия Корнеевна в 1942 году. Это буквально две страницы, которые потрясают до основания… Прочтите.
Читать далее
13
172

Все рецензии

Цитаты

Аноним15 октября 2018 г.
Разговор о Толстом:
Обожаю, когда старик начинает выбрыкивать! "Крейцерова соната" - самая гениальная глупость, которую я когда-либо читала. За всю его долгую жизнь ему ни разу и в голову не пришло, что женщина не только жертва, но и участница на 50%.
23
2,2K
Аноним16 августа 2016 г.
Ахматова:
– Кто сказал, что байроновский «Дон Жуан» хорош? А все кричат: «Шенгели перевел неблагозвучно». Я читала подлинник сорок раз – это плохая, даже безобразная вещь – и Шенгели здесь ни при чем. Байрон эпатировал читателей и нарочно сделал вещь неблагозвучной. К тому же постельные мерзости – во множестве. При чем тут Шенгели? У Байрона там только и есть хорошего, что одно лирическое отступление.
8
348
Аноним9 августа 2016 г.
Ахматова:
«Благовоспитанный человек не обижает другого по неловкости. Он обижает другого только намеренно».
8
211