Отец-лес

Блистательный роман-притча А.Кима рассказывает о трех поколениях семьи Тураевых: деде, сыне и внуке, чья наполненная светом истинной духовности непростая жизнь неразрывно связана с бескрайним пространством русского леса, колыбелью человечества.

Жанры

Рейтинг LiveLib

3,8

62 оценки

5
37%
4
32%
3
16%
2
6%
1
8%

Ваша оценка

Прочитали 72Хотят прочитать 229

Рецензии

Аноним16 декабря 2024 г.
На опушке леса
"У дерева – полное согласие с тем, что выпало на его долю. Оно строит себя, свою жизнь полностью в соответствии с теми условиями,которые для неё предназначены. На свободе сосна растёт широкой, могучей. В красном бору– высокой, стройной. В густой чащобе – мелкою, тонкою, жердеватою до старости. Дерево становится таким, какое оно есть, в полном соответствии с внешними обстоятельствами. И оно не терзается завистью или злобой, глядя на соседей. Оно не воевать с ними желает, а соответствовать друг другу. И в этом желании и качестве они все до одного одинаковы и равны. Вот в чём социальная философия Леса. Поэтому Лес всегда полон жизни,могущества, богатства, он всегда счастлив, Андрюша, и ему жить бесконечно. Ведь каждое дерево счастливо, ты можешь такое представить? И хилая ёлочка, и могучий дуб, и карликова берёзка где-нибудь в северных тундрах. И все они вполне счастливы, хотя нет у них своих князей и правителей. А можешь ли ты сказать, что каждый человек на земле также счастлив?"
Книга - притча, книга - философия, книг - библия. Книга тяжёлая, трудная и лёгкая одновременно для определённого мировоззрения. Я читала её с перерывами, но всякий раз повторяла про себя - да, да, да! Всё так и есть, автор гений, он увидел изнанку, философию, угадал страшную суть, теневую суть нашей жизни, нашей психологии человеческой и вселенской. Нашего вселенского обособленного одиночества, где каждый сам по себе, но все взаимосвязаны в общей жизненной цепи и переплелись корнями с прошлым и настоящим, с окружающим и будущим. Но... Если вы живёте в гармонии с миром и собой, то предостерегаю вас - не читайте, не рушьте внутренний покой этими открытиями, которые, однако можно назвать и субъективными, но всё же... Сколько в книге боли, внутреннего осознания, осязания нашего тяжёлого бытия. И если вы мятущаяся душа, которая никак не может обрести покой, то откройте эту книгу и погрузитесь в её страшные открытия. Нет, она не утешит вас, не подарит гармонии, но разве что чуточку ослабит боль и одиночество, в котором мы здесь пребываем и вы почувствуете себя немного понятыми и, быть может, найдёте небольшое отражение своих мыслей и ощущений.
Описать суть этого романа в рецензии невозможно. Я не могу, пока не могу, мне нужно его перечитывать заново. Он не ложился одним сплошным цельным куском в сознание, как никогда не ложится сама наша человеческая жизнь. Вся книга моя утыкана закладками. Она - одна сплошная цитата. Я к ней вернусь, обязательно, но чуть позже. Я осознаю её до конца и напишу подробную рецензию, но сейчас пока не могу. И пишу этот отзыв лишь потому, что книга не отпускает меня и требует хоть какой-то заметки, запятой, галочки, пункта, к которому я вернусь в будущем. В конце книги, которая была найдена мною в чужой квартире одной уже почившей учительницы литературы, я неожиданно обнаружила вырезку из Литературной газеты от 4 октября 1989 года под авторством Карена Степаняна, литературоведа и редактора. Для информативности моей рецензии выложу её здесь полностью, потому что она очень интересно написана и передаёт саму суть этой невероятной книги. Мои долгие поиски в сети печатного варианта, а затем несколько часового редактирования статьи, надеюсь, того стоили, и она кому-нибудь понравится, кроме меня...
«МОЖНО ЛИ ЖИТЬ БУНТОМ?»
"Сразу же отбрасываю то обстоятельство, которое может оказаться решающим в читательской судьбе этого романа; его очень трудно читать. Но те, кого заинтересовали острейшие, бытийные вопросы, составляющие первооснову этого произведения, кого завлекла в его духовный мир лукавая н цепкая, незаметно подчиняющая себе кимовская фраза, — те вошли вслед за автором под полог его Леса и роман, видимо, дочитали. Вот с ними и с теми, кто обозначает себя в этом произведении как автор (сам А. Ким слегка дистанцируется от него, но не настолько, однако, чтобы решительно отделить автора-героя от автора повествования), мне н хотелось бы поговорить.
Но предварительно попрошу прощения за то, что, минуя так называемый художественный анализ, сразу перехожу к духовному содержанию. Отчасти оправдывает меня то, что перед нами роман-притча, то есть такой жанр, в котором и сам писатель, пренебрегая вторичными атрибутами художественности, выходит напрямую к этическим и философским основам человеческого бытия.
Человек, считает автор, изначально «обречен страдать, где бы он ни оказался». Нынешний век довел страдания человеческие до того неописуемого предела, что смерть стала представляться многим как единственный спасительный исход.Этот процесс показан на примере судеб десятков людей, но стержнем романа стала история старинного русского рода Тураевых, в котором на заре века соединились дворянская и мужичья ветви. Дед, Николай Тураев, еще мыслил так: я страдаю, значит, существую; сын его, Степан, прошедший все ужасы фронта и концлагерей, влачил существование с мыслью: жить-то надо, хотя непонятно, зачем; внук Глеб пришел к категорическому императиву: не желаю ни страдать, ни существовать.
Действительно, XX век принес людям (вернее, люди принесли себе в этом веке) неслыханные прежде стра-дания, показал, до каких пределов можно умучить, унизить человека, в буквальном смысле втоптать его в грязь, довести его до такого состояния, что он будет завидовать даже крысам. Это автором показано сильно, убедительно, впечатляюще. П р е с с о в к а тел пленных в немецком конц-лагере, испытание удушающего газа, голод среди военнопленных, ночное изнасилование зеками проигравшегося в карты, страшное самоубийство неизвестной женщины — такие сцены читатель романа не забудет уже никогда.
А жизнь становится все страшнее и страшнее. Изобретена атомная бомба, совершенствуются способы уничтожения людьми друг друга, а главное — иссякает способность человека любить. Человек никогда не умел любить ближнего своего так. как завещал
Иисус Христос, полагает автор, а ныне потерял эту способность окончательно. Бьются о стенки своей тюрь-мы тела одинокие души людские, и вопль их - « Я ОДИНОЧЕСТВО» - поистине вопль в пустыне, ибо вокруг такие же одинокие, замкнутые на себе существа. И тогда возникает тяга к смерти, к обретению безбрежной, бескрайней, неограниченной свободы.
Но выясняется, что, никакой свободы за порогом смерти нет.
Почему так? Потому что в изначальное понимание свободы автором и его персонажами заложено искажение. Свобода понимается ими не как избавление от преград, внешних и внутренних, мешающих наивысшему человеческому счастью — служить благу ближнего своего (а таких преград, в сущности, немного, поэтому люди гораздо свободнее, чем они сами в большинстве случаев думают).
Для автора и его персонажей свобода — это, напротив, уничтожение всех связей с окружающими людьми; а поскольку каждый человек ответствен в конечном итоге за всех остальных людей, то получается — свобода от ответственности за них. Не случайно поэтому мгновения «освобождающего» прозрения у всех мужчин рода Тураевых — это мгновения предательства.
В момент встречи со своей постаревшей возлюбленной, всю жизнь безответно любимой им Верой Ходаревой Николай Тураев понял, что «давно свободен от всех долгов своей жизни» — то есть от «долгов» по отношению к жене и пятерым детям. Он предлагает Вере ехать с ним в Москву, к брату; однако брат не сумел их принять — и вот два старых человека оказываются ночью на улице. Но тут Николая Тураева осеняет новое прозрение — он выпадает окончательно «из всеобщих условностей человеческого мира» и достигает вдруг «неимоверной свободы», «безбрежной свободы». От чего же? Да в первую очередь от несчастной, слабой "старухи — на ночной московской улице он обращается к ней со словами: «.Впрочем, если не хотите на Курский, то воля ваша — идите куда хотите... Я теперь свободен от всего. И от вас тоже свободен».
И как автор ни пытается подогреть трагизм этой сцены, ничего не выходит — подлость и трагизм не совмещаются. Но «свобода» Николая Тураева ударила не только по Вере Ходаревой — больнее ударила она по его детям. В душах их с того дня окончательно поселилось «чувство небратства и безразличия друг к другу»: видя отъезд отца с незнакомой старой женщиной в Москву, они поняли, что <чужды ему и безразличны, как луне старая паутина в углу сарая». Закономерно, что холодное отчуждение видели потом в глазах отца и дети Степана Тураева — сына Николая. В свою очередь н сын Степана, Глеб, по примеру деда «освобождает» себя от жены Ирины и от дочери, уходя из дома.
Не удивительно, что так понятая свобода оказывается и после смерти все тем же одиночеством, и вопль, крик о помощи «Я ОДИНОЧЕСТВО» продолжает звучать и в душе, освободившейся от физических мук, но не обретшей просветления духовного. Но если нет душе спасения в инобытии, то, может, есть все же какой-то выход здесь, на земле? Автор и пытается его найти, объединяет — в стремлении доказать Вселенность человека — духовные миры всех своих персонажей (и свой в том числе), разделенных десятилетиями, веками и сотнями километров, составляет самые невероятные комбинации судеб. Здесь мастерство автора проявляется в полной мере, порой он создаст маленькие шедевры, микроновеллы в романе — такова. например, трагическая история гибели и возрождения души Серафимы Грачинской. Но поскольку автор видит в человеке всего лишь вместилище мук и страданий да неизбывного эгоизма, этими же чертами оказывается наделено и Единое человечество.
Автор предлагает человеку в качестве примера нравственного существования деревья (они не несут никому зла. вся их жизнедеятельность направлена На благо людям), призывает прислушаться к мудрости некоей духовной сущности деревьев — Отцу-Лесу. Но деревья лишены величайшей муки и величайшего благе человека — свободы выбора между добром и ялом; поэтому н жизнь Отца - Леса далека от человеческих проблем: это стихия, «которая не ведает ни пощады, ни беспощадности. и вечно пребывает в самой себе, отринув время, историю, смерть одинокого человека» и его «метания», «все, что переживали люди как свое долгое бытие, все это никакого значения йе имело внутри вечного тихого ропота Леса». «Вечность моего существования. — признается сам Отец-Лес, — безжизненна и тосклива».
Выхода нет и тут. И тогда персонажами (и, увы, автором) овладевает отчаяние. Они начинают бунтовать против существующего миропорядка вообще: «Такой мир есть уродливое произведение Вселенной», «не может иметь за собой правоты тот Автор, существующий где-то за звездами, — который сочинил весь этот ужас человеческий». Человек не может справиться с «обидой на то, что добрый Вог со всем своим добром и милосердием оказался ничтожным перед мордастым сержантом конвоя». (Странно, кстати говоря: человек — тот же Глеб, к примеру, — стремится к полной, бескрайней свободе. свободе от каких-либо «собственников» его души и от каких-либо долго|и обязательств, но когда сталкивается со злом, пытается ответственность за него переложить на Бога и недоумевает, почему же в небе не появляется «спасительная эскадрилья ангелов». Но ведь если «эскадрилья» будет появляться всякий раз, когда человеку плохо, и спасать его, если она будет даже спасать только хороших и добрых, карая злых, — то человеческое сообщество ничем не будет отличаться от вольера для дрессировки крыс с кусочком сахара для хороших и электроиглой для плохих: истина достаточно известная, но по сию пору почему-то не принимаемая во внимание многими «ниспровергателями».)
Речь, таким образом, идет именно о карамазовском бунте — «возвращении билета», неприятии злого мира, в котором «разумная и благая цель отсутствует». Итак, стране надо было сделать колоссальный трагический виток по спирали своей истории, чтобы через сто с лишним лет в русском романе вновь появился бунт Ивана Карамазова — на сей раз при молчаливом одобрении автора. Автор даже пытается придать этому бунту некий романтический ореол: «Мне. в этой ветви человеческой (роде Тураевых. — К. С.) близко именно данное трагическое свойство крови, которая течет в ее извилистых сосудах, неся в себе столь сильный заряд бунта человеческой мошки противу великой воли царственной Вселенной». Но еще Иван Карамазов знал, что жить бунтом нельзя. От такого бунта есть лишь три дороги — в сумасшествие, в самоубийство или в разврат. Только это. Что и подтверждается судьбами героев романа, Глеб кончает самоубийством, ибо, рассуждает он, «если я не тружусь для достижения Царства Божия на земле... и не верю в торжество коммунизма... то мне остается постепенно сходить с ума... или служить своим вожделениям». Эти пути он отвергает и выбирает третий: «чтобы во веки веков не было этой муки, этого позора, во веки веков пе должно быть носителя ее...»
Но безоглядный нигилизм и пророчество скорой всеобщей погибели, за которой ничего не будет, кроме «пустоты и тьмы», — благодатнейшая почва для тотального цинизма н разврата. Пока трагические герои Тураевы разбираются со своей свободой, некто Славик, их сводный племянник, уже без особого философствования увлекает в постель приглянувшуюся ему дочь квартирной хозяйки (результатом чего стало самоубийство жены Славика), а брат Николая Тураева, Андрей, на старости лет совращающий девочку, объясняет: «Мне захотелось, и однажды я сделал это...»
Итак, пошедшего за ним читателя автор, по примеру своих героев, бросил, тан и не указав обещанного «спасительного выхода».
Почему же так получилось? Причина одна: неверие автора в человека.
Человек, по мысли автора, абсолютно лишен божественного начала и стремится лишь «служить себе самому», проявляется его сущность лишь в преступлениях, «мучительной душевной агонии да безысходных слезах позора». Для Глеба же «Единое человечество стало сонмом обезумевших микробов на поверхности земного шара». Для Глеба... А для автора?
Вот тут-то и выясняется самое печальное: автор пе знает, что иа это сказать. Он вроде бы и не может разделить точку зрения Глеба н вроде готов поверить и в благую весть, и в Спасителя, дарующего людям внеземную радость, н тут же впадает вновь в сомнение, и безверие, и самый мрачный пессимизм, утверждая, что все ато — метафизические иллюзии и самообман человеческий. По ходу же всего романа он пытается выстроить некую духовную основу, соединяя не соединимое: древнерусское язычество, буддизм, христианство... Но так нельзя — и в результате безверие съедает веру в его сознании.
Сейчас многие писатели одержимы страстью переделывать Евангелие. Отчего так. чего не хватает им — не берусь сказать... Не избежал сей тяги и автор. Он так описывает встречу воскресшего Христа с путешествующими в Эммаус (узнавание в момент преломления хлеба): «Перед нами был Человек, а мы перед ним были — трн земляные куклы. В глину наших фигурок вмазаны спутанные нитки жалких вожделений — и была полная неизвестность, преобразиться глиняному болвану в милосердное существо или нет». А затем предлагается и новая трактовка Вознесения; Христос восшёл на небеса — и никогда больше не явится на Землю. Божественное и человеческое разошлись навсегда. Но позволю себе, коли так, напомнить такое место из Евангелия, где речь идет о грядущем Суде над народами: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был. и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
Высшее начало — в каждом добром поступке человека, в каждом добром движении души его. Человек испытывает тоску и безысходное отчаяние только тогда, когда его собственные боли и проблемы заслоняют ему окружающих. Поэтому вопль «Я ОДИНОЧЕСТВО» - следствие, а не причина трагедии человека. Трагедия — в ограничении мира рамками собственного существования. Стоит спросить себя — а что я могу сделать для людей? И выяснится, что даже в самом отчаянном положении сделать можно много. Персонажи романа впадают в отчаяние от того, что в концлагере «мордастый сержант» заслонил Бога. Но почему же не заслонил он Бога хотя бы матери Марии (Кузьминой-Караваевой)? Вспоминаю общеизвестный пример, а ведь таких людей, которые до последнего вздоха помогали братьям и сестрам своим в тех же концлагерях, были тысячи. Нравственные заповеди и дьявольское борются в каждом человеке; те, в ком побеждает первое, помогают другим. И всегда было так — иначе человечество, если б состояло оно все лишь из подлецов и низменных эгоистов, истребило себя еще в древние времена, средства для этого нашлись бы и без атомной бомбы.
Понимаю, конечно, что подобные слова могут показаться прекраснодушием. Рядом с романом «Отец-Лес» в тех же номерах «Нового мира» — «Стройбат» С. Каледина и «1984» Дж. Оруэлла, «Трудное прощание» В. Шубкина и «Чернобыльская тетрадь» Гр Медведева. Все, о чем говорится там, вроде бы доказывает правоту автора, а не мою.
Но я верю в то, что сказал. — иной правды для меня нет.
В романе есть еще и такая «достоевская» сцена: автор вопрошает Гостя из пустоты: «Если в одном малом существе, так сильно привязанном к жизни. — в человеке жестоко и неодолимо бушует огонь самоуничтожения, то это начало присуще и всему моему Лесу... И ты молчишь?.. Весь мир... готовится к последнему порыву самосожжения в Большом Огне — и ты молчишь..?! Отче, помоги мне, может быть, это Ты?» Молчание Гостя столь же красноречиво, как и молчание Христа в «Легенде о Великом инквизиторе». Ибо в вопросе уже заключен ответ. Человеку, не верящему в человека, считающему, что люди лишены божественной природы, а значит, в массе своей глупы, подлы, развратны и стремятся к самоуничтожению, — не поможешь увещеваниями. Ему просто надо дать ту любовь, которой недостало его сердцу (объяснение поцелуя Христа, дарованного Великому инквизитору). В этом великий урок людям.
А потому признаюсь напоследок: мне стал дорог человек, скрывшийся под именем «автор», — писатель Анатолий Ким, дорог именно муками своими, и мне хотелось бы, чтобы скорее поверил он в благодатную н все побеждающую силу любви. Но уж во всяком случае его честность, неприкрытость его боли, бесстрашие — обнажить свое духовное отчаяние до последних глубин — в тысячу раз дороже дешевого оптимизма или «романтического» пафоса многих его коллег, не особо обременяющих себя ужасами н страданиями мира. И, скорее всего, боль от чтения тяжких его строк пробуждает души людские от спячки, напоминает, что жить одним лишь бунтом нельзя, и обращает их и истине гораздо действеннее, чем мои рассуждения."
Карен СТЕПАНЯН
Читать далее
47
514
Аноним3 марта 2018 г.
Хочется облегченно вздохнуть и пропрыгать пару километров от радости, распевая что-то жизнерадостное, или сделать еще что-то бредообразное, но свободолюбивое. Я, наконец-то, ЭТО дочитала. Какая ж, извините те, кому это понравилось, муть! Почему нельзя было мысль о том, что Бог есть всё, а всё есть Бог, плюс накинув сюда деревьев, написать на десять листов? Можно было прилагать к каждой книге парочку мухоморов, после которых довидится все остальные 566 страниц бреда. =_= В моём понимании обычного не высокоинтеллектуального и не религиозного читателя всё это было сплошной высосанной из пальца тягомотиной, которую невероятно сложно было читать, потому что после почти каждого прочитанного абзаца нужно было соображать, что я прочитала, так как это из серии, когда в одно ухо влетало, а из другого вылетало, не задерживаясь в мозгу. Честно говоря, я на соображалку быстро забила, более менее вникая только в нечастые понятные повороты сюжета.
В общем, понятно, что это страшно не моё. Потому не буду зацикливаться и повторять, что не понравилось еще, кроме всего сюжета.)) Последнее, что скажу, страшно мешало воспринимать сюжет блуждающее повествование, где в одном абзаце мог начинаться рассказ о деде Тураеве, а заканчиваться без всяких переходов внуком. Хотя бы к концу, наконец-то объединились все непонятные личности, которые непонятно зачем и к чему до этого попадались в сюжете. А, ну и вот это "Я" от всех персонажей вплоть до последнего пня, которыми уже стала пестрить концовка.
Всё, Кима меня не заставят читать даже в рамках учёбы. Меня хватило только на этот раз с избытком!
Читать далее
30
3,2K
Аноним5 декабря 2012 г.
Человека можно убить – это открытие было сделано людьми гораздо раньше, чем открытие, что его можно любить.
Анатолий Ким «Отец-Лес»
- Неужели дракон не умер, а, как это бывало с ним часто, обратился в человека? Только превратился он на этот раз во множество людей, и вот они убивают меня. Не убивайте меня! Очнитесь! Боже мой, какая тоска… Разорвите паутину, в которой вы все запутались.
Евгений Шварц «Дракон»

Страшно жить на земле, страшно быть человеком. «Отец-Лес» Кима – это чистая ничем не разбавленная боль существования. Это сгущенная смерть, невыраженное отчаяние, превращающееся в самоуничтожение. Это самоубийство материи. Предупреждаю сразу, что дальше будут ужасающие цитаты, слабонервным лучше не читать, это не для беременных женщин, эстетов и людей с неустойчивой психикой.
Чудны дела твои, Господи, чудны и страшны. Хочется закрыть глаза, заткнуть уши, выдохнуть из себя воздух и больше не вдыхать. Сжаться до атома. Но атом все равно существует, значит, продолжается боль. Очередной пророк кричит о конце света. Да он всегда, этот конец света! Всегда, пока человек человека бьет железным крюком по голове для того только, чтобы потешить свою жажду убийства.

«При движении руки, указывающей на вычеркнутого из жизни, палач одновременно с этим резко и точно бил сверху и пробивал заострённым рогом пожарного багра стриженую голову узника. Когда тот падал, умертвитель поспешно вытягивал его из шеренги на проход, освобождал своё орудие из продырявленной головы и трусцою нагонял ушедшее вперёд начальство. Иногда в поспешности служитель излишне резко рвал железным когтём багра, и тогда выламывался кусок черепа, из дыры текли мозги и подбиравшие на кар грузчики вполголоса чертыхались и костерили палача за его небрежную работу».

Молитесь, очиститесь от скверны… Да, как можно очиститься, ведь даже если распылиться на атомы, в каждом атоме сохранится последний вздох женщины, убившей себя дважды:

«Разжиженный свет каких-то далёких фонарей позволял разглядеть, что внизу, на уровне второго этажа, где был устроен козырёк над входом в дом, лежит на белом снегу женщина в полосатой тельняшке, с голыми полными ногами, в маленьких красных трусиках. Милиционер немногословно поведал Глебу, что неизвестная женщина покончила с собой: вначале бросилась с пятого этажа, но упала на козырёк подъезда и осталась жива, даже сознания не потеряла; тогда выбралась она, разбив руками стекло, на лестничную площадку второго этажа и, оставляя на полу кровавые пятна, села в лифт и поднялась на одиннадцатый. Там, открыв окно на лестничной площадке, снова бросилась вниз и опять упала на бетонный козырёк».

Откуда такая дикая жажда смерти? Кто-то виноват в этом? Это Бог выдумал или кто? Или это все случайно сложившийся узор в калейдоскопе вечности – один поворот, и все будет по-другому? Лучше? Хуже? Никак?
Немцы, русские, мужики, генералы, мужчины, женщины… Это все люди. ЛЮДИ? Да, мы – люди. Мы живем, движемся, ставим лайки и плюсы, заботимся о хорошем пищеварении, о завтрашнем дне, самовыражаемся, а в этот момент кто-то умер на чердаке в грязной вонючей зоне.

«Его нашли на чердаке, окровавленного, с развороченной прямой кишкой, с содранной кожей лба, со сломанным носом, он был перевешен через бревно, руки и ноги его свисали на одном уровне по разные стороны балки».

Удодолев был дрянь-человек, никчемный, никакой. И что? Он заслужил это, а кто-то нет? Кто-то имеет право сортировать людей? Решать, кому жить, кому умирать?
Дальше...
Убивая друг друга, мы убиваем себя, убиваем мир, убиваем жизнь. Убивая себя, мы убиваем других, убиваем мир, убиваем жизнь. Но мы просим о том, чтобы остаться человеком. ЧЕ-ЛО-ВЕ-КОМ! «Я не уступлю своей шкуры, потому что я слишком погряз в человеческом. Разумеется, я умру когда-нибудь, и произойдёт это, как и всегда, довольно-таки мерзко, и изопью я горькую чашу до самого дна, – но ведь существует только тот, которому суждено исчезнуть! Вот именно»! Мы цепляемся за эту человечность, потому что иначе есть только один исход – превратиться в вечное и бесконечное «Я ОДИНОЧЕСТВО».
Но есть Лес, он всегда, он был до нас, он будет после. Он примет в свои глубины все, и даже человека. Каждый человек, умирая, становится деревом. Каждое дерево, умирая, становится человеком. И так будет до скончания веков. До того пожара, когда расплавятся камни, и все исчезнет. Но будет ли это значить свободу? Мы не свободны ни от прошлого, ни от будущего, ни от себя, ни от мира. Время – это обман. В безвременье все существует всегда: и каждое замученное существо, и каждое срубленное дерево, и их мучитель, тоже истерзанный кем-то, никуда не исчезают. Нет искупления.
Даосы проповедуют недеяние, буддисты стремятся в нирвану, Иисус был распят на кресте, чтобы прекратились страдания, а мир продолжает производить убийц и жертв. А лес стоит, не шелохнувшись, Отец-Лес, которого мы забыли. Мы выходим из дома, мы закрываем дверь, мы садимся в машину (метро, автобус, на велосипед, идем пешком – нужное почеркунуть), и мы делаем что-то, что нам кажется нужным, мы стремимся к чему-то, мы любим кого-то, мы делаем больно, кто-то делает больно нам – все это, как один вдох. А потом выдох: мы возвращаемся домой, мы закрываем дверь, мы слышим, как кто-то вбивает гвоздь, как на крышку падают комья земли. Тишина. И вот мы стоим в лесу, ветер шевелит нашу листву, цепкие лапки белки вонзаются в кору. Не больно. И вдруг зудящий звук, и быстрый металл вгрызается в наше тело. Дрожь и падение. И кто-то стоит над нами с топором, и теплая соленая влага заливает рот. И снова выдох.
Три человека: дед, отец, внук. Три, и, в то же время, только один. Потому что нет времени за пределами человеческого мира, для леса вчера, сегодня, завтра – все едино. И три тела занимают одну и ту же точку пространства, не сливаясь, и не мешая друг другу. И мысль одного, продолжается мыслью другого, и вдруг оказывается вздохом леса. Или не леса… Кто же это ведет рассказ от первого лица? Да, пожалуй, Лес. Но проходит еще одна вечность в перерыве между людскими делами, и становится ясным, что это не лес, а весь Мир вздрагивает от наносимых ему ран, но он равнодушен к этим ранам. И еще одна вечность, и вдруг оказывается, что это Бог – Творец Мира, Творец человека. Отец. Я ОДИНОЧЕСТВО.
Анатолий Ким взял на себя чудовищную задачу – написать роман-мир, вечный, безвременный, воплощающийся и снова уходящий в небытие. И, вы знаете, у него получилось на столько, насколько на это вообще может получиться у человека. Это очень жестокая книга и очень правдивая. Ее страницы пропитаны смертью, «бессмысленной и беспощадной», насильственной, уродливой, истекающей тщетой человеческой жизни, разлагающейся в грязи. Человек превращает человека «в колоду тухлого мяса». Зачем? Зачем затеплилась жизнь на земле, если исход ее – это двадцатый век, прессующий тела людей в бараки и газовые камеры? Эти люди уже неспособны любить, они неспособны бороться, они не знают ничего кроме безысходной тоски последнего одиночества.
Нелюбовь одиноких тел, жмущихся друг к другу в этой нелюбви, порождающих себе подобных. Волчата жизни. Тела не умеют любить, они умеют плодиться. Но Деметра, Мать-сыра земля не желает больше приносить плодов, зачатых в насилии, она жаждет любовного отношения. Чтобы любить – нужна душа, чтобы прощать – нужен дух… А откуда им взяться в мире, где боль порождает боль, страх порождает страх, ненависть порождает ненависть, насилие порождает насилие? Это кому-то было нужно, чтобы люди рождались убивать друг друга? Откуда взялась эта энергия ненависти? Свобода выбора? Нет никакой свободы. Есть жирный зловонный плевок. «Тщета и ловля ветра»… И что же тогда делать? Любить и прощать.

– «А что такое будущее?
– Это наше воскресение. Сначала мы умрём от ненависти, которая исходит от нас. А потом мы воскреснем от любви, которая не сможет умереть вместе с нами.
– От какой же любви?
– От любви одного человека к другому»…
Читать далее
29
1,6K

Все рецензии

Цитаты

Аноним5 декабря 2012 г.
Сущность самоубийства состоит в неодолимом стремлении к возвращению.
6
621
Аноним5 декабря 2012 г.
...картины, написанные живописцем, стихи, сочинённые поэтом, живут своей таинственной и чудесной жизнью: иногда они намного ярче и богаче жизни самого творца.
6
536
Аноним28 февраля 2017 г.
Человеческие войны — это попытки человечества совершить самоубийство.
5
303