От первого лица
Ingris
- 1 150 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Приятно познакомиться с умным и смелым человеком... даже если он давно уже умер. Имя Формозова мне было знакомо ранее - мелькало где-то когда-то в рассуждениях археологов, типа спец хороший, человек склочный. Книг же его не читала - а ведь произведения могут сказать об авторе не меньше людей. И теперь вот добралась в рамках желания почитать мемуары археологов до книги "Человек и наука. Из записей археолога", в которой Формозов проходится по больным местам отечественной археологической науки - дотошно, язвительно, наивно. Он кажется мне человеком, которого пронзает боль за любимое дело, но все что у него есть - слово, и словом он пытается разить преступников и увещевать неразумных. Возможно, что не слишком объективно - но сам он стремится к объективности, фактчекингу, учитыванию особенностей характеров и обстоятельств, причем довольно-таки корректно, хоть и язвительно. Подозреваю, что коллеги могли его считать нудным душнилой - ноет и ноет о том, как надо и не надо, вместо того чтоб ловить удовольствие или строить карьеру; да у него даже библиографические ссылки по ГОСТам, и их много не в монографии, а в книге очерков, ну кому не лениво будет использовать в публицистике столько ссылок?!
А мне нравится, когда пишущий приводит пруфы, дает библиографические ссылки (правильно оформленные), это показывает его уважение к делу и к читателю. И при этом чтобы автор был по-настоящему увлечен темой, детально в ней разбирался, мог повести за собой на свою позицию, аргументированно ее разъяснить, даже если ее никто более не разделяет (ну, я же фанат альтернативной истории, новое прочтение старого меня не смущает...) У Формозова всё это оказалось в наличии. Даже вполне любопытная тема книги (историки в бытии отечественной исторической науки) оказалась мне менее интересна, чем открытие автора. Подобное впечатление было, когда ненароком впервые взялась читать В.В. Колесова - "вау, хочу еще!", а потом была долгая охота за книгами у букинистов и снова удовольствие от погружения вместе с автором в глубины русского языка и культурологии...
Теперь немного о самой книге. В ней много говорится о том, что от личности археолога, от его методов раскопок, описаний раскопок, анализа найденного, введения найденного в научный оборот зависит очень многое. Раскопки хорошо провести можно только один раз, археологические памятники неповторимы, утерянное не вернуть, поэтому на историках, которые себя этому делу посвящают, лежит огромная ответственность... а далее то тут, то там в очерках случаи, когда не чувствуют они этой ответственности, ведут споры о находках как о личном имуществе, думают только о своих надобностях (что хранить, что публиковать, что наоборот), а то и вовсе идут на подлог. Расследует случаи научной недобросовестности и добросовестности, причем с называнием известных фамилий, что наверняка поднимало в свое время волну. Рассматривает личностные черты историков и соответственные пути в науке, группирует по ним типы, сравнивает, как дело обстоит за рубежом и что неплохо бы заимствовать. Наблюдает за влиянием какой-нибудь байки на протяжении десятков, а то и сотен лет, на умы как дилетантов, так и ученого сообщества, а заодно и за сотворением легенд коллегами для лучшего обустройства в жизни. Размышляет о дерзости и скромности ученых, о способах взаимодействия ученого с неприятной властью, о том, чем являются научные школы и кто может считаться их основателем. Кричит, что надо, пока не поздно, спасать русское культурное наследие от разрушения и утраты под натиском мещанства, взаимовосхваления, самоуспокоения - когда многое растаскивается, не имеет описаний, уничтожается банально от недостатка мест в хранилищах. И скажите, что Формозов не прав...

Сталкиваясь с разными сложностями, противоречиями, неувязками в исследуемом круге источников, незачем замазывать эти трудности, скрывать их от читателей. Напротив, лучше выделить все это, чтобы другие сосредоточили свое внимание на аспектах, оставшихся неясными для тебя. Не бойтесь говорить: «не знаю». Большинство из нас бежит от этих слов, как от огня, и предпочитает ответить что угодно, лишь бы не расписаться в собственном неведении. И в самом деле — даже сомнительный ответ иногда помогает в работе как временная гипотеза, но гораздо чаще наши коллеги быстро привыкают к нему, принимают его за истину, и тогда отнюдь не просто показать, что это фикция. Много сил тратится попусту на опровержение явных нелепостей. И любопытно: когда они, наконец, развенчаны, мы слышим не похвалы, а упреки: «Вы отняли у нас то, во что мы верили, и ничего не дали взамен». Подобное отношение к науке вызвано ненормальным положением ученых в обществе, вынужденных, дабы не быть обвиненными в дармоедстве, изображать из себя всеведущих оракулов, а не скромных искателей истины. Но коренится все это гораздо глубже — в психологии людей, стесняющихся невежества, не любящих неопределенности.

Распространение культуры вширь, приобщение к ней слоев, столетиями лишенных права на образование, помимо хороших, имело и дурные стороны. Уровень культуры в целом не возрос, а понизился.

Ясно и то, что ничего, кроме неприятностей, выступление против влиятельного человека принести мне не могло. Шел же я на это не по глупости, а ради интересов науки. Археологи, хотя бы в малой степени озабоченные существом дела, должны были в чем-то меня поправить, а в чем-то и поддержать, во всяком случае не дать Окладникову свести дискуссию к опорочиванию оппонента. Коллегам нельзя было закрывать глаза на неравенство наших сил. Имею в виду не чины. На Окладникова работали десятки людей. Книги, написанные им, а порою и за него, тотчас выходили в свет (так, на пяти альбомах петроглифов Елангаша на Алтае стоит его имя, хотя он там ни разу не побывал). У меня помощников не было. За рисунки и фотографии я платил из своего кармана. Каждая моя публикация пробивалась в печать с большим трудом.













